2024 год в охотничьей жизни был насыщен большим количеством событий. Безусловно, событием стала для нас и пресс-конференция президента РОРС Татьяны Сергеевны Арамилевой 12 декабря 2024 года. После этой конференции главному редактору «Русского охотничьего журнала» Михаилу Кречмару стало настолько тревожно, что он попросил у Татьяны Сергеевны отдельное интервью.
Михаил Кречмар (далее М. К.): Сегодня охота перестаёт пользоваться популярностью у населения нашей страны, количество охотников сокращается, по законодательным и общественно-этическим (жалко животных) причинам ряды охотников пополняются всё медленнее. Это – проблема охоты в России номер один. Журнал обращается к вам как к главе крупнейшей общественной охотничьей организации. Мы хорошо знаем, что было у нас в прошлом, понимаем, что происходит сейчас, но при слове «будущее» испытываем значительную и, по-моему, обоснованную тревогу. Вы у нас, конечно, человек, который в этом отношении находится на самом ключевом месте, которое только есть. Это место – явно не депохоты. Я полагаю, что в Положении о депохоты даже и слов-то таких нет, как «развитие охоты и увеличение числа охотников». Это – дело только нас, охотников, и наших общественных объединений. Вот вы и есть – глава общественного объединения. Росохотрыболовсоюз – самая крупная общественная организация охотников не только в стране, но, возможно, и в мире: если взять членов всех ваших первичных организаций, это более шестисот тысяч получается. Мы к вам и пришли.
Время от времени разные люди публикуют списки всего того, что нужно сделать для развития охотничьей отрасли. Этот список предложений к президенту России Владимиру Владимировичу Путину написал кировский блогер-охотовед Виктор Бушменев:
- вернуться к 18-летнему возрасту получения разрешения на право владения охотничьим оружием и его ношения;
- отменить ограничения на право приобретения гражданами первого гладкоствольного ружья со сверловкой «Ланкастер» или самозарядного гладкоствольного оружия;
- отменить запрет на использование ногозахватывающих капканов для добычи соболя и других пушных зверей;
- предусмотреть в новых проектах строительства российских школ наличие 50-метрового тира и оружейной комнаты для хранения винтовок калибра 5,6 мм.
И много таких предложений сейчас публикуется, выдвигают их толковые охотники и охотоведы. Всё в этих предложениях прекрасно, кроме одного. Все пишут, что надо сделать, но никто не пишет как. Как всё это делать? Это самая большая проблема, Татьяна Сергеевна. Потому что, с моей точки зрения, ситуация с охотой, её будущим, очень плохая. И чем дальше, тем она становится хуже. Первое, о чём я хотел вас спросить. Этот вопрос я уже несколько раз задавал самым разным специалистам, работающим в наших отраслевых НИИ и факультетах охотоведения – из Кирова, из Иркутска, из Тимирязевки. Изучал ли кто-нибудь современную возрастную и социальную динамику состава охотников, делал работу, которая бы с цифрами и аргументировано объясняла, что у нас происходит? Не изустные страшилки, которые мы друг другу передаём, а нормальную социологическую работу? В принципе, для этого требуется всего один человек «с головой», а чтобы получить базовый материал, достаточно пяти барышень с телефонами. А то даже и одной. Только одна звонить будет дольше.
Татьяна Арамилева (далее – Т. А).: То, что я сейчас скажу, все в душе, может быть, и понимают. Мы очень часто говорим, что охота перестаёт пользоваться популярностью, количество истинных охотников, которые любят охоту и для которых охота – это образ жизни, сокращается. Этому много причин. Например, мы до сих пор не знаем реальную экономическую составляющую охоты, не знаем, что охота даёт в области социальной, воспитательной составляющей. В стране есть вузы, которые обучают социальным исследованиям, есть агентства, которые этим занимаются, у них свои методики, но у нас, у охотников, этого нет. И никто из студентов, обучающихся охотоведению, не выбирает такую тему для своих дипломных или хотя бы курсовых работ. По крайней мере, мне о таком неизвестно.
Все наши проблемы, мне кажется, от того, что регуляторы пытаются принимать решения, не зная той печки, от которой надо плясать. Принимают решения о различных мерах наказания охотника, каких-то сборах с него, каким-то формальных аспектах его поведения. То есть выхватывают какие-то очень узкие, отдельные моменты, которые кажутся привлекательными/важными той или иной группе людей, часто даже неспециалистов. Вот им показалось, что слишком маленькие штрафы 500 рублей, давайте увеличим. А за что эти штрафы? За то, что невнятно прописано отдельное положение правил охоты? Или жилет не той системы надел в загоне? И тут уже один шаг до лишения права охоты, а с ним права на оружие. То есть мы сами «убиваем» этот слой охотников, а после взмахиваем руками и говорим, мол, охотники сокращаются в числе. Любой вопрос любой направленности, охоту тем более, надо рассматривать со всех сторон. Надо иметь полную аналитику, в том числе браконьерства.
Когда мне говорят, мол, ваши охотники незаконно охотятся, я отвечаю: охотники охотятся законно! Незаконно охотятся – браконьеры! Они – не охотники!
И ответ на вопрос «как» может появиться только после аналитики. У нас должна быть аналитика эффективности применения наказаний, понимание, к чему они приводят. Есть охотники, которые понимают, что охота – их жизнь, они без этого не могут. И социально-экономические исследования роли охоты должны быть проведены в каждом регионе. Кроме того, это национальная составляющая, мощное политическое движение – национальный патриотизм. Любой охотник, который охотится в своём урочище, ключе, распадке, это место любит по определению, он знает, что это такое. Это его место силы. Мы это совершенно не учитываем. Есть ещё воспитательный аспект. Вот подросток будет сидеть в компьютере в «тиктоках» – или он охотится с отцом, познавая, что охота – это труд? Почему у нас это не учитывается, я не знаю. Охота – это неимоверный труд. И если ты не готов к этому труду, ты бросаешь это дело. Потому что ты себя ломаешь, встаёшь в три утра, куда-то там едешь, идёшь, выходишь из зоны комфорта. Да, ты получаешь свои преференции, но ты вышел из этой зоны комфорта, ты сделал над собой усилие, ты себя создаёшь.
М. К.: Потому что зона комфорта для современного человека чаще всего ассоциируется с диваном и стоящим перед ним компьютером.
Т. А.: Если мы проведём такую аналитическую работу, тогда нам многое станет понятно. Сегодня никто не может сказать, сколько из пяти миллионов охотников регулярно ходят на охоту. То, что мы знаем, сколько путёвок было выписано, – это не показатель. Можно выписать сезонную охоту и ни разу не пойти на эту охоту. С учётом того бардака, который устроили «Правила охоты» в области коллективной охоты, вообще ничего не понятно. Охотник на номере законно стоит без разрешительных документов. У нас нет аналитики. Поэтому любые решения, изменения в приказы принимаются на эмоциональном уровне, или по чьему-то запросу, или из-за конфликтной ситуации, которую надо разруливать. Нет системной аналитики для принятия решений.
М. К.: На кого в стране (силы, социальные страты, категории населения) вы бы опирались, чтобы охота имела будущее в нашей стране? Понятно, что надо опираться на молодёжь, но это слишком общее понятие. Через какие каналы связи (соцсети, образовательные учреждения, общественные организации) вы предложили бы действовать и что для этого надо? Что для этого делается сейчас?
Т. А.: Я не понимаю и вряд ли когда-то пойму, почему в нашей стране органы, отвечающие за идеологию, патриотизм, национальные интересы, сделали такой антиохотничий крен, какой мы наблюдаем сегодня. Я бы понимала, если бы власть и люди, которые руководят СМИ или подсказывают им, как вести политику, поставили бы в равные условия охотника, природоохранника и зоозащитников. Все мы понимаем, что есть люди, которые абсолютно не понимают природы, им наплевать, что происходит в природе, но они во всё это настырно и агрессивно лезут…
М. К.: В конце 80-х такие шли в активисты Демпартии, между прочим.
Т. А.: Было бы лучше, если бы органы, которые у нас работают со СМИ, проводили с ними какие-то курсы или образовательные семинары, чтобы журналисты не давали народу недостоверной информации. В том, что касается охраны животного мира, у нас взят крен в сторону так называемой зоозащиты и безудержного создания ООПТ. Складывается впечатление, что стране охота и охотники не нужны. И вот опять мы возвращаемся к социально-экономической составляющей. Примерно 17 миллиардов рублей у нас тратится на 13% территории Российской Федерации, которые занимают особо охраняемые природные территории (ООПТ). А на остальной территории природу кто охраняет? Как раз охотники. Если человек приезжает в охотничье хозяйство и отдаёт деньги за услуги, эти деньги работают на охрану угодий, животный мир, и работают в полной мере. И государство не тратит на содержание охотничьих угодий огромные средства. А если бы государство отменило охоту, то ему бы пришлось тратить на оставшиеся 87% территории кратно большую сумму. Люди, которые принимают решения в области охоты, должны всё это видеть, но они не видят.
М. К.: Более того, они часто даже не подозревают, что это всё есть. Если бы человеку можно было положить на стол сводку в 5–10 страниц крупным шрифтом – но нет, у нас нет людей, которые бы это написали. Просто нет.
Т. А.: Ну и люди не заинтересованы это читать. Теперь дальше. Я уже сказала, что надо пробовать всё. Мы сейчас находимся на такой стадии, когда простыми, неагрессивными способами, просто ласковыми объяснениями мы никого не убедим. Мы должны идти в школы, в детские сады, объяснять, что охота – это не зло, объяснять, для чего люди занимаются охотой. То есть, по сути, воссоздавать ту систему, которая была уничтожена. К сожалению, у нас даже охотники не все это понимают. Я ещё раз повторю: мы не знаем охотников сегодня. Из-за уничтожения членского охотничьего билета (Росохотрыболовсоюза) и свободной раздачи государственного охотбилета, отбора у общественных организаций угодий сформировался слой, который можно назвать охотниками, но это не охотничье сообщество.
М. К.: А не кажется ли вам, что, если вы пойдёте в одну школу, я – в другую, поговорим мы перед 25–30 человеками – нас на всё это просто не хватит? Может, за это надо браться совершенно с другого конца – вводить в среднее и высшее общее образование предметы рационального природопользования? Потому что охота – это, собственно говоря, один из аспектов рационального природопользования. И с самого начала их надо включать в общую программу, скажем, педагогических институтов. Потому что детей этому должны учить учителя. Профессионалы, не мы. Вот у нас есть уроки выживания, ОБЖ, и точно в таких же объёмах у нас могло бы быть рациональное природопользование класса, скажем, с 5-го. И тогда через 10–15 лет у нас, возможно, что-то бы даже и сдвинулось.
Т. А.: Я бы всё-таки провела работу со СМИ и объяснила, что нельзя преподносить тот явно антиохотничий материал, который они преподносят. Пусть обращаются к людям, которые понимают, что происходит. Хочу в качестве примера привести тот период времени, когда я работала руководителем охотнадзора Приморского края. Тогда я столкнулась с тем, что каждый природоохранный фонд, каждое СМИ начинали любой случай, даже с редким животным, освещать на свой лад, даже близко не подходя к той ситуации, которая выяснялась в результате расследования. Я их всех собрала и сказала: ребята, давайте кончать этот бедлам. Давайте договоримся, что сначала идёт официальный источник, пресс-релиз. И только потом, пожалуйста, комментируйте. Я выскажу официальную точку зрения, основанную на тех материалах, которые вам недоступны. И вы уже спокойно комментируйте, добавляйте, что хотите. И всё. И у нас наступил мир и порядок. По крайней мере, никто не высказывался так, как сейчас.
М. К.: Возьмём пример из одной страны. Есть городок, он крохотный, там тысяч семьдесят человек живёт. Он окучивает 7 или 8 районов. В департаменте рыбы и дичи там работает человек двести. И в этом департаменте есть график дежурств работы с прессой. Каждый день у них на ресепшене сидит некто по повинности, кто обязан отвечать на вопросы населения и прессы. А теперь скажите это в нашем федеральном департаменте. Там тут же ответят, что у них для работы с с общественностью людей нет. И, кстати, будут правы, потому что их нет.
Т. А.: Если государство не заинтересовано в статусе охотника, занимающегося природоохранной деятельностью, приносящего пользу государству, стране, своей семье, то мы можем только активно объяснять, обращать внимание, говорить о том, что мы делаем. В принципе, мы порой делаем то, что нам не свойственно и что мы не должны делать как Росохотрыболовсоюз. Но мы это делаем, потому что больше некому. Потому что кто-то должен.
М. К.: Вы всё время говорите о том, что вы представляете интересы охотпользователей. А кто у нас представляет интерес массы охотников? Вот чтобы пришёл к вам, как ходок к Ленину, какой-нибудь Батыр Ушубаев из Калмыкии со своим вопросом – это возможно?
Т. А.: Сегодня общественные охотничьи организации поставлены на одну линию с организациями, для которых охота не является уставной деятельностью. У них, общественных объединений, нет никаких льгот за то, что они выполняют социальную функцию и обеспечивают массовую охоту. Никаких преференций по поводу отчётности и всего остального. Общественная организация может обеспечить свою деятельность только за счёт членских взносов охотников и того, что она заработает на путёвках в охотничьем хозяйстве. Другого заработка у неё просто нет.
И тут начинается самое главное. Вот РОРС – юридическое лицо, общественная организация, ассоциация юридических лиц, членами которых состоят 600–700 тысяч охотников. Цель охотничьих общественных организаций – обеспечить своих членов ОХОТОЙ! Плюс массовые мероприятия, охотничье собаководство, работа с молодёжью. Но РОРС тратит все силы своего центрального аппарата на то, чтобы потушить пожар в каком-то регионе, потому что постоянно возникают проблемы. И ещё появляются разные приказы, которые тормозят работу. Потому что те, кто пишет приказы, не несут ответственность, субъектовые органы тоже ни за что не несут ответственность, а мы как охотпользователи выполнять их требования – обязаны. И вот я чем буду заниматься? Я занимаюсь тем, чтобы у меня не отобрали угодья, чтобы я выполнила все эти нормативы по зимнему маршрутному учёту и т. д. А по сути, да, РОРС должен защищать интересы охотников.
Здесь опять же надо понимать, что охотники все разные и интересы у всех разные. А наши ресурсы ограничены. Мы сегодня только разговаривали на планёрке о том, что нам надо в бюджет вкладывать статью расходов на госпошлины при судебных разбирательствах. Надо нанять адвоката, дать поручение своим юристам, мы не успеваем помогать районным, областным обществам, у которых пытаются отобрать угодья. Если набрать сто человек юристов, тогда, может быть, и да.
М. К.: Я сразу вам говорю, что сто юристов на ваши деньги не наберёшь, десять наберёшь максимум. В лучшем случае.
Т. А.: Мы не излишествуем, не жируем, у нас нет таких возможностей. Вертикали у меня нет. Я понимаю, что РОРС, по сути, конечно, должен защищать права и интересы охотников. Но здесь две составляющие: можно защищать физическое лицо, которое попало в конфликтную и нехорошую ситуацию, а можно защищать через создание системы, которая не допускает таких ситуаций. На сегодняшний день РОРС делает последнее. Мы защищаем охотников через систему.
Я приведу пример. Есть пресловутый 37-й приказ Минсельхоза по АЧС. Мы три года бились за то, чтобы из этого приказа ушла фраза про запрет охоты в угрожаемой зоне. До изменения приказа охота закрывалась полностью на все виды. За кого мы бились? За охотпользователя? Ну, отчасти. Но, по сути, это решение для того охотника, который несмотря на то, что есть угрожаемая зона АЧС, пошёл и поохотился в ней на ту же утку, на рябчика, на зайчика, понимаете? Мы решали и для охотпользователя, но в выигрыше оказался и охотник. В 2019 году был решён вопрос о годовом сборе, который охотпользователь якобы должен был платить. По системе РОРС это было 80 миллионов ежегодно.
Где охотпользователь взял бы эти деньги в системе РОРС? Только у охотника. По сути, мы, убрав этот платёж, каждому охотнику сохранили эти деньги. Но самый главный вопрос для охоты в России был в 2014 году. Тогда над системой охотпользования нависла угроза, реализуйся которая, мы бы сегодня про охоту не разговаривали. Мы сделали всё, что от нас зависело, и даже сверх того. И в итоге и Конституционный Суд, и Государственная дума РФ определили, что срок действия охотхозяйственного соглашения не привязан к сроку действия долгосрочной лицензии. Сейчас будет создан отраслевой ОКВЭД. Что он повлечёт? Охотничьи хозяйства не будут платить лишнее. Должны быть пересмотрены профессиональные риски, и проценты отчислений в социальный фонд России будут не такие грабительские. Этим Росохотрыболовсоюз выполняет задачу защиты интересов охотников. Ну и принципиальным для нас является сохранение угодий.
М. К.: Да, нет угодий – нет охоты. В последнее время участились прямые обращения в органы законодательной и исполнительной власти с призывами к тем или иным изменениям в охотничьем и оружейном законодательстве. В значительной степени они призывают к правильным вещам, но результат производит впечатление «писем в „Спортлото“». Есть ли у охотничьего сообщества сейчас какие-то более действенные формы взаимодействия с властью?
Т. А.: Когда мы получаем отписку от департамента охоты, это свидетельствует о неуважении к охотничьему сообществу и тому делу, которому департамент как госрегулятор должен служить. Мы обратились к вице-премьеру Патрушеву с просьбой помочь нам наладить диалог с депохоты, потому что мы не слышим и не понимаем друг друга. Они полностью игнорируют то, что мы предлагаем. Никакого диалога не выстраивается, никакого внимания не оказывается. Не то что просто отписки пишутся, а нас полностью игнорируют. Я хотела бы обратить внимание, что в этом году больше 50 человек обратились по прямой линии к президенту. Раньше это были единицы. Все вопросы касались снижения возраста владения оружием до 18 лет, воспитания из граждан России патриотов Российской Федерации, которые владеют оружием, которые могут в случае необходимости защитить Родину, быть ей полезны. Настоящих патриотов. Потому что в 21 год молодому человеку охота уже не нужна. Он уже лежит на диване с компьютером. 21 год – это не 18 лет, когда у него глаза горят, он хочет всё попробовать в этой жизни, хочет утвердиться.
М. К.: Ещё лучше в 16.
Т. А.: Да, конечно, я вообще в 14 лет сделала бы, ну ладно, это уже другой разговор. Но вот обратившиеся люди – они получили ответ опять из депохоты. И в этих ответах даже не сквозит интерес. Там нет даже жириночки интереса к делу, которому они служат. Есть ли эффективные механизмы, с помощью которых можно заставить прислушаться к себе федеральные и региональные органы власти? Региональные могут к охотнику прислушаться. Нам бы заставить федеральные прислушаться. У регионалов, когда у них выборы реальные, они понимают, что это их избиратель, он приходит и голосует за них. И если ты поворачиваешься к нему спиной, то и голосование поворачивается к тебе спиной. Там вся система устроена немножко по-другому.
А федеральные органы исполнительной власти ни перед кем не подотчётны и ни за что не отвечают. Вот для примера. Мы пишем замечание на какой-то проект нормативно-правового акта. Не просто так ведь пишем, понимаем, какие проблемы он принесёт нашим членам, всем охотпользователям, охотникам. А федеральный госрегулятор пишет, что не согласен с замечаниями. И кто нас рассудит? Никто. И потом мы опять идём в суды. Круг замкнулся.
Все статьи номера: Русский охотничий журнал, февраль 2025
