«Белковье! Сколько поэзии в этом слове для сибирского промышленника; сколько приятных воспоминаний оно рождает в голове стариков, здешних охотников – удалых ребят в молодости, которые… чтобы не испортить шкурку белки, били ее не иначе, как в голову из своих немудреных винтовок, – теперь же согнувшихся от старости, с седыми как лунь головами, с бесчисленными морщинами на лице, с двумя или тремя зубами во рту, стариков, едва способных слезть с печи, чтобы благословить своих детей и внучат на любимое в былое время белковье!»
А.А. Черкасов «Записки охотника Восточной Сибири»
Эх, господа охотники, что-то совсем мы с вами стали забывать одну из великолепнейших, спортивнейших и азартнейших охот – охоту на белку с лайкой. Теперь уж и собак-то по белке почти не испытывают, заглянешь в собачьи дипломы, так там сплошные барсуки, кабаны да медведи, а ведь еще совсем недавно именно белка была главным профильным видом для охотничьих лаек. Так что же, неужели охота на белку с лайкой ушла в прошлое? Ничуть не бывало! И я вам сейчас попробую об этом рассказать.
Среди высоченных елей, матерых кедров и густого пихтового подроста, на берегу небольшой таежной реки Тевриз, относящейся к водной системе Иртыша, притаилось небольшое старенькое охотничье зимовье, про которое если не знать, то и найти невозможно. По сибирским меркам от деревни до зимовья этого – рукой подать, всего каких-нибудь восемьдесят километров, три дня пути для быстроногого местного охотника. И хотя я к таковым не отношусь, дорога моя уложилась в те же три дня, только не пешего хода, а поездки на чудо-вездеходе, изготовленном одним местным кулибиным именно для заброски охотников на охотничий участок. Признаюсь, что от технических характеристик и ходовых возможностей этой машины я был в величайшем восторге. Сколько же надо иметь в голове ума, а в руках умения, чтобы ее соорудить?!
Просидев три дня, как Емеля на печке, в тепле и комфорте, и лишь иногда выходя на свет божий, чтобы поучаствовать в обустройстве переправ через ручьи, в назначенный срок я в компании со своим товарищем, к которому в общем-то и приехал в гости, оказался в вышеупомянутом зимовье, что по-местному скорее не зимовье, а изба. Тут слово «зимовье» вообще не употребляется, а любая жилая постройка в лесу именуется исключительно «избой».
Наша жизнь в тайге началась с рыбалки. Из рыбы больше всего попадались крупные язи, немного сороги и ельцы. Пойманной рыбы нам хватило, чтобы до начала сезона охоты прокормить собак и чуть-чуть оставить на приманку для капканов и самоловов. В общем-то мы бы и дальше рыбачили, но погода показала свой сибирский характер, и омут под зимовьем сковало довольно толстым льдом. Чтобы спасти снасти, пришлось целый день долбить колом лед. Так в середине октября на Тевризе началась зима. Однако зима эта оказалась весьма кратковременной, и уже утро 18 октября началось с сюрприза. Проснувшись и выглянув в окно, я увидел заснеженную тайгу. Землю, пихтовые и еловые лапы, все присыпало 6-8-сантиметровым слоем чистейшего снега. Я вышел за порог и ощутил всем телом навалившееся на меня тепло. Тайгу накрыла оттепель, пришедшая, вместе со снегом, на смену жгучему сибирскому морозу. К обеду пошел дождь.
К этому моменту в избе я остался один, так как товарищ мой укатил на вездеходе на другой конец своего обширного охотничьего участка для решения неотложных и важных дел, а на мою долю выпало таскать груз, который мы скинули из вездехода на расстоянии метров 800 от избы, поскольку перегородившие дорогу ветровалы не давали никакой возможности подъехать непосредственно к самой избушке.
Свалившийся на тайгу мокрый снег продержался недолго и вскоре под напором тепла, дождей и тумана растаял. Но вот что удивительно – этого вполне хватило, чтобы пушной зверь успел выкунить, что позволило мне начать белковье по белой тропе, плавно перешедшей опять в чернотроп. Днем я мотался с собакой по лесу, а к вечеру возвращался в избу, ужинал, обрабатывал добытых из-под собаки белок и наслаждался вечерней поэзией одинокой таежной жизни.
К 18 часам световой день скатывался с высокого кедра, растущего напротив окна, и на окружающий лес и зимовье наползали сиреневые сумерки. Я гляжу в окно и вижу, как сливаются и блекнут краски тайги, предвещая скорую непроглядную темень. Хорошо, если появится на небе луна и, протиснувшись сквозь низкую облачность, сможет заглянуть в мое низкое окно. Тогда все зимовье наполнится сказочно-новогодним синевато-матовым светом. В такой лунный вечер керосинку лучше не зажигать, чтобы через промытое осенними дождями окно были видны растущие возле избы кудрявые пихты и стройные ели. Именно тогда небольшой мирок таежного охотничьего бытия, ограниченный четырьмя бревенчатыми стенами, становится не так тесен, как это бывает пасмурными и безлунными ночами. Вот тогда только и нужна керосинка! Только она, милая, способна превратить таежную охотничью «берлогу» в уютный человеческий домик.
Через несколько дней мой товарищ вернулся из делового похода по угодьям, а утром следующего уже отправился пешком домой в деревню, вознамерившись вернуться обратно уже по хорошему снегу на «Буране». Так мы со Стрелкой (это кличка моей собаки) остались в тайге вдвоем на неопределенный срок.
Потратив день на обустройство быта, заготовку дров и стряпню немудреной еды, мы с собакой были готовы к серьезной охоте под общим названием – белковье. Утром следующего дня, прикинув заранее маршрут, отправились мы в тайгу на разгадку ее сокровенных тайн и поиски охотничьей удачи. Путь наш лежал по «буранке» (дорожка в тайге для удобного проезда снегохода) до основной дороги, которую много лет назад пробили в чаще лесорубы, чтобы вывозить по ней к «железке» попиленный в огромном количестве на обширных территориях лес. Главной целью нашего похода было посмотреть округу, определить перспективные для охоты места и построить пару кулемок на случай, если удастся попромышлять самоловами.
Нужно отметить, что поведение моей собаки в тайге сильно отличалось от ее поведения в родных домашних лесах, где она больше гуляла, чем охотилась. Не знаю, что так повлияло на ее рабочие качества, но носилась она по лесу с такой энергией и азартом, уходя при этом так далеко, что я довольно быстро утомился бегать на ее полайки, означающие, что она нашла белку. Белок она находила и много, и часто, но добывать получалось не более чем одну из пяти. Причина была в том, что основная масса белок кормилась на высоченных и густых пихтах и елях, где рассмотреть зверька невооруженным глазом не было никакой возможности. И это несмотря на то, что собака точно и безошибочно указывала дерево, на котором затаился зверек. Вот тут я раскаялся, что при сборах на охоту решил уменьшить вес перевозимого груза за счет бинокля. Все-таки бинокль – непременный и очень важный прибор при охоте на белку! И не стоит этим пренебрегать, надеясь на остроту собственного зрения.
Кстати, именно это качество позволило мне, сидя в зимовье вечером, добыть случайно подвернувшегося рябчика, с добычей которых мне почему-то хронически не везло. Рябчик вышел из-под невысоких елок на мою тропу, проходящую прямо под окном зимовья, а я это заметил. Так неосторожный рябчик попал в суп, прервав период постного кашеедства.
Освоив «буранку», идущую левым берегом ручья с дивным названием «Тающий», и прилегающие территории, я решил ознакомиться с лесами, лежащими вдоль правого берега ручья. Он впадал в Тевриз буквально в сотне метров от избы, и самым простым решением было бы перебраться тут же на другой берег и пойти вверх по течению, но я почему-то решил пойти иным путем, то есть перейти ручей по дороге, которая пересекала его в нескольких километрах выше по течению, а потом спуститься вниз по ручью до зимовья.
Не могу сказать, что это была роковая ошибка, но она усложнила мою задачу – без сомнений. Перейдя Урманный (второе название ручья; кстати, есть и третье) по бобровой плотине, построенной зверьками прямо на дороге, я, чуть поднявшись по склону оврага, резко повернул влево и, проверяя направление движения по компасу и солнцу, двинулся вдоль склона распадка, по которому, как я предположил, и течет ручей. Чем дальше я шел, тем более сомневался в том, что иду берегом того ручья, который мне нужен. Дело в том, что тут вообще весь лес изрезан огромным количеством оврагов, распадков и мокрых низин, образующих единую обширную гидросистему сброса весенних вод из огромного болота, которому и на карте-то конца-края не видно. Несмотря на сомнения в правильности движения, я продолжал топать вперед, все больше удивляясь тому, что яркое солнце, должное светить мне в правое ухо, почему-то настойчиво светит мне в лоб. В общем-то я понимал, почему это происходит, но очень не хотел менять курс, так как путь мой пролегал по красивейшему склону, поросшему мягким мхом, из которого уже не один десяток лет росли вверх высоченные – будь они соснами, были бы корабельными – ели и пихты, заботливо охраняемые кедрами-исполинами, наполняющими тайгу пьянящим духом. Особой опасности в моей навигационной ошибке я не усматривал, потому что всегда имел возможность вернуться обратно своим следом.
Когда, форсировав пару глубоких оврагов, я присел отдохнуть, то краем уха уловил не то вой ветра, не то далекий и еле различимый лай Стрелки. Звук этот был настолько слаб, что я не сразу понял, с какой стороны он доносится. Собака лаяла где-то слева и далеко позади меня. Пришлось возвращаться. Чем дольше я шел своим же следом, тем отчетливее различал настойчивый лай собаки. Я добавил шагу, бодро перепрыгивая через валежины и продираясь через пихтовый густой подрост. Пот заливал мне глаза и холодил спину, но сбросить темп я уже был не в силах, поскольку интенсивность и азарт собачьего лая дарили надежду на добычу первого соболя – следы пребывания этих животных тут были видны повсюду.
Пробираться к Стрелке пришлось через широкую захламленную валежником и заполненную водой и мокрым снегом низину, которую я и принял первоначально за нужный мне ручей. И только когда я преодолел ее, поднялся вверх по крутому склону и перевалил через хребет, уперся в низину следующую, то понял, что по ней течет, весело журча, ручей Тающий. Стрелка лаяла как раз на ручье. Сквозь невыносимый хламовник я пробрался к собаке и понял, что надежды на добычу соболя не оправдались, рухнув с невысокой сосенки подстреленной мною белкой.
Кто пробовал, тот знает, что первая прокладка маршрута всегда трудна и занимает на порядок больше времени, чем последующее хождение по этому же маршруту. Такова уж нелегкая доля первопроходца, пусть даже не в мировом масштабе, а всего лишь при прокладке нового таежного путика.
Череду наших походов по окрестной тайге прервали начавшиеся ливневые дожди. Даже схваченный льдом омут на речке оттаял, а резко поднявшаяся вода унесла ослабевший лед вниз по бурному течению. Несколько раз пытались выходить на охоту в промежутках между ливнями, но всегда промокали до шкуры и белья, принося в поняге совсем незначительную добычу, ради которой не стоило и ноги бить. Удивительно то, что даже в такую погоду Стрелка умудрялась что-то найти. К примеру, она в проливной дождь сработала пару белок. Взяли только одну, так как первая оказалась с очень крепкими нервами и хитрым нравом. Выманив у меня четыре патрона, она спряталась в вершине густой высоченной пихты, из которой я ее так и не выгнал.
В последний день октября снег растаял окончательно, и в тайгу вернулось теплое, но сырое лето со среднесуточной температурой в +6...+8 градусов. Вся жизнь теперь закрутилась вокруг зимовья, потому что дожди так обложили тайгу, что об охоте не могло быть и речи.
Дождь! За несколько дней в тайге промокло все, что только могло промокнуть. Бледно-зеленые лишайники побурели от напитавшей их влаги и обвисли на еловых ветвях съежившись от промозглости и неуюта. Поздние осенние дожди не пахнут грибами и прелью. Они пахнут холодом и надвигающимся снегом. В такую погоду выскочишь в тайгу, построишь одну-две кулемки, приглядишь перспективное место для будущей установки капкана, добудешь рябчика, если повезет, и опять в избушку к печке сушить одежду, греть душу и тело горячим чаем да отлеживать бока в ожидании хорошей охотничьей погоды.
Дождь! Рано или поздно он закончится, падут на тайгу снега, откроются все таежные следы, и жизнь станет ясней и понятней. Сезон охоты всегда короче, чем его ожидание. Как стрела на натянутой тетиве лука, замираешь ты в предвкушении стремительного полета к намеченной цели. Но я-то был уже в тайге, и лишь затянувшаяся непогода заставляла сдерживать азарт и только подогревала охотничий порыв.
Дождь! Дождь усиливается, и я выключаю приемник, чтобы своим треском не мешал слушать, как стучит по крыше зимовья дождь и трещит в печи пламя. Я лежу на нарах и слушаю окружающий меня мир, вспоминая гениальные строки Станислава Куняева:
Что нам время,
когда между нами
и землей столько связи извечной,
что ручей из лесной глухомани
прямо в Путь выливается Млечный.
В начале ноября по утрам стало немного подмораживать. Этим обстоятельством мы со Стрелкой решили воспользоваться, но хорошей охоты не получалось, потому что напитанная влагой и прихваченная морозом земля громогласно выдавала тайге каждый наш шаг. В таких условиях право выбора маршрута я переложил на Стрелку. Удивительно, но это дало положительный результат. Правда, бегать мне теперь надо было гораздо больше, так как приходилось успевать за собакой, которая ищет белок не вдоль линии моего перемещения, а совершенно хаотично, сканируя лесные шумы и безошибочно вычленяя из них тот, который издает белка.
Если с утра тепло и есть подозрение, что будет дождь, мы оставались у избы, и я занимался бытовыми делами: пилил и таскал дрова, колол их, а потом переносил в зимовье. Запаса дров в зимовье мне хватало на три дня.
День за делами проходил быстро. Сижу в избушке, гляжу в окно и вижу, как за почти черным узором ветвей, стволов и елово-пихтовых лап проглядывает еще светлое небо. Где-то там, за тайгой, пока только начинаются сумерки, а тут уже почти ночь. Еще чуть-чуть – и засветится рыжим ровным светом зажженная мной керосиновая лампа.
Сажусь за стол и начинаю записывать впечатления прошедшего дня. Ну вот, пока писал, и небо совсем угасло. Теперь за окном полная темень, хоть глаз выколи. Вот и ночь пришла, состоящая тут из кромешной тьмы и неистового шума деревьев, вызванного налетевшим с вечера ветром. Иногда слышно, как падают деревья в тайге. Звук такой, словно кто-то огромный и старый выдохнул выстрелом из огромного ружья. Что-то есть в этом звуке скорбное и обреченное.
От сюрпризов погоды разболелась нога, но более-менее погожий день звал в тайгу на охоту. С перцовым пластырем на пояснице, прожигающим вспотевшее от ходьбы тело почти насквозь, добрался до лесовозной дороги и повернул не вправо, как обычно, а влево. Тут нам бывать еще не приходилось. Не успел я подняться от ручья в горку, а Стрелка уже громогласно работала справа от меня белку, которую мы легко добыли. Приторочив добытого зверька к поняге, я было направился назад к дороге, но голос собаки развернул меня обратно. Вторая белка оказалась бесхитростнее первой и дождалась меня на березе. Таких белок мы со Стрелкой называли «подарочным вариантом». Третьей белки рядом не оказалось, и я успел выйти на дорогу, где тут же столкнулся с рябчиком, который взлетел с земли и уселся на ближайшую ветку, подставившись тем самым под выстрел.
К сожалению, это был единственный добытый мной в этот день рябчик из десятка увиденных. Все остальные оказались большими хитрованами и успешно избежали попадания в мой вечерний шулюм. Досадуя на разлетевшихся рябцов, я вдруг услышал истошный вопль Стрелки, затем гонный лай, потом гневный голос какого-то зверя, опять собачьи вопли, а чуть позже уверенный лай. Сразу я и не понял, что произошло. Мне почему-то показалось, что кто-то напал на собаку и дерет ее. Наконец-то сообразив, что собаке может понадобиться моя помощь или поддержка, я рванул на голос, подминая под себя ветви густо растущих кустов. Еще на подходе я заметил, что собака облаивает кого-то на земле, а не на привычном за последнее время дереве. В голове мелькнула мысль, что собака прихватила енота (енотовидную собаку), который тут водится. Подбегая ближе, увидел, что собака треплет не енота, а кого-то значительно меньшего по размеру. Белку, что ли, поймала?! Оказалось, не белку, а небольшого соболя. Признаюсь, я очень радовался этой добыче, еще не зная тогда, что этот соболь будет единственным за весь сезон белковья на Тевризе.
После соболя мы добыли еще двух белок, а третью я бездарно профукал, когда спешил на очередную Стрелкину полайку. Белка прямо передо мной заскочила на большую ель и примостилась на довольно низкой сухой голой ветке. Так как расстояние до белки было очень маленьким, я решил стрелять не прямо по ней, чтобы не разбить дробью, а немного рядом. Кучность выстрела сыграла со мной злую шутку – я промазал, а белка метнулась вверх и скрылась в густой кроне.
После нескольких теплых сухих дней вновь зарядили дожди, и мы вынуждены были опять прекратить выходы на охоту. В народе говорят, что постоянный снег выпадает через месяц после первого – так оно и случилось. Зима на Тевризе началась 18 ноября. Снег пошел сразу и очень обильно. Ночью температура опустилась до -5 градусов. И упавший на ветви днем влажный снег застыл на них плотной кухтой. Настроение было радостным и светлым. Вот она и началась – настоящая охота! Тогда я еще не знал, что приход зимы будет ознаменован необъяснимым резким понижением численности белки в угодьях. Добыча снизилась не только у меня, но и у моего товарища, а потом выяснилось, что и у охотников по всей округе. Я не возьмусь объяснять это явление, но как факт зафиксирую его и для себя, и для вас, дорогие читатели.
Упавшие добычи белок из-под собаки подтолкнули к более плотной работе с самоловами. Однако и тут меня ждало разочарование – зверь приманкой не интересовался и в самоловы не шел. Это как раз объяснялось довольно просто: доступность кормов в тайге и отсутствие сильных морозов, требующих от зверя больше жизненной энергии, делали мои самоловы с приманкой непривлекательными для него. Зачем подбирать подвешенную человеком падаль, если в тайге довольно легко добыть себе свежее пропитание без особых затрат собственной энергии?! Вот и получалось, что соболь по тайге бегал много, а к кулемкам и капканам не подходил.
Наш отъезд из угодий был запланирован на 25 ноября. К этой дате я так и не сумел поймать самоловом ни соболя, ни белку, ни выдру, ни норку – никого, если не считать одной сунувшейся в капкан летяги. Пришлось сдать все свои самоловы приятелю, который на «Буране» вывез меня из тайги в деревню, намереваясь спустя некоторое время вернуться обратно. Его самоловный промысел еще впереди, а лучшее время охоты с собакой к тому времени уже прошло. Достаточно еще одного хорошего снегопада, и собака «поплывет» в глубоком снегу, не имея возможности активно искать белку и гонять найденного по следу соболя.
И вот я дома! Первую ночь спал как убитый, а на вторую приснился мне сон. Сижу я в зимовье, варю еду, смотрю то в окно, то в приоткрытую дверь. В избе изнуряюще жарко от перегретой печки-буржуйки. Где-то внутри себя чувствую, как что-то незаметное уплывает из моего сознания, и вдруг спохватываюсь, что сегодня последний вечер моего пребывания один на один с тайгой. Нет, завтра вечером я еще буду тут, но уже не один – придет из другой избы мой товарищ, и не будет у меня того интимного общения с окружающими меня деревьями, чьи ветви я вижу силуэтами на гаснущем небе, с избушкой, в которой провел я много дней и ночей, с тевризским омутом и впадающим в него прозрачным говорливым ручьем с зеленоватой водой. Сегодня я еще вижу, как гаснет заря, как засыпает тайга, как проявляются тени, отбрасываемые луной на поляну. Лежащая у двери Стрелка лениво ковыряется в ухе задней лапой, постанывая от накатившей неги. Она еще не знает, что ночует тут предпоследний раз. Может быть, она решила, что эта таежная вольная жизнь останется с ней навсегда. Интересно, а хочет ли она возвращаться домой? И тут мне становится отчего-то тревожно. Я ищу Стрелку и не могу ее найти. Мне чудится, что, уезжая, я забыл ее там, в тайге! От этой мысли я просыпаюсь и не сразу понимаю, что я уже дома. Встаю с постели, накидываю на себя куртку, выхожу на улицу и тихо зову: «Стрелка! Стрелка!» Лениво потягиваясь, она выходит из сарая в вольер и никак не может понять, зачем это ее разбудили в такую рань: может, хотят накормить, а то истощала я в тайге, изработалась до неприлично выпирающих на боках ребер.
Февраль-Март 2014
