В произведении «Мой очерк» М.М. Пришвин рассказывает о себе и своей творческой лаборатории. Я пока не дорос до того, чтобы показывать свою жизнь и работу через лупу, но одну деталь хочу прояснить: о Чапыгине я хотел и не мог написать два года, понимая, какой это самородок, всё никак не умел ухватиться за факты.
Два года ушло только на сбор материалов – когда материалы нашлись, работа закипела. А два года никто не вернёт, а итог – тощий очерк. Но ни о чём не жалею. Ведь не каждому человеку поэты посвящают стихи, особенно если поэт – Сергей Есенин:
Из трав мы вяжем книги.
Слова трясём с двух пол.
И сродник наш, Чапыгин,
Певуч, как снег и дол.
Алексей Павлович Чапыгин – один из забытых столпов советской (русской) литературы. Родился 5 октября 1870 года в крестьянской семье в деревне Закумихинской Каргопольского уезда Олонецкой губернии. Родословная для России обычная: из крестьян, только по матери – крестьяне богатые, по отцу – бедные, занимающиеся отхожими промыслами. Любя природу, Алёша не терпел крестьянского быта, позднее вспоминал: «Приехав писателем в деревню, слушая об урожае и видя, как каторжно трудится мужик на Севере, а за это получает голый кусок хлеба, да и тот не всегда бывает в дому, – понял, что не любил я эту работу не без основания».
Далеко не все крестьяне мечтали жить и работать на земле. Отец Чапыгина работал в Петербурге кочегаром на буксире, надорвал здоровье, заработав туберкулёз кости. Когда Алёше исполнилось 12, отец решил забрать его в город: «На зиму тогда и в Питер возьму». А до того времени пришлось подростку поработать пастухом: «Я сидел у огня, старательно зарывая обгорелой палкой в пепел высунувшиеся к огню бока картошки, задумался о том, что батька после пастушества хотел меня в город взять, и этот город я представлял себе земным раем, где люди <…> едят всё сахарное да масляное, а живут в хрустальных дворцах».
А дальше всё было как у Михайлы Ломоносова. Зимней ночью 1883 года Алёша Чапыгин с обозом из десяти саней ушёл в Петербург, получив наказ от домашних: «Пущай к новому году денег шлёт: подать не плачена за полгода» (это требовали денег с отца). А в Петербурге жизнь показалась уже не сахаром. Сперва – по протекции отца – служил в няньках, зарабатывал копейки на столярной фабрике, потом учился в живописно-малярной мастерской («от нашей жизни легче всего попасть в кабака»), уроки у Штиглица, попытка изменить судьбу – работа на заводе «Уралит», производящем асбест. Жил на Васильевском острове, потом на Малой Охте. Поработал букворезом. Мастерство Чапыгина ценили, в 1895 году с артелью художников под руководством художника Г.Г. Мясоедова и художника А.Н. Померанцева Алексей Павлович трудится в Болгарии, расписывая храм, воздвигнутый в честь победы русских войск на Шипке.
И работал бы Чапыгин дальше, расписывая и вырезая буквы, да талант заел: «Когда я сделался писателем, то, присматриваясь к жизни людей, стал о ней думать». А мысли были всё мрачные, тошные, и первые рассказы Алексея Чапыгина умопомрачительны, жестоки и страшны. «Макридка», «Последний путь», «Игошка» – кто читал их, у того сердце вздрогнет. Слабым и впечатлительным лучше вовсе не читать такого. Но дар – несомненный, подлинный и глубокий. Первыми критиками стали для А.П. Чапыгина мэтры русской литературы Д.В. Григорович и В.Г. Короленко. Первый рассказ «Зрячие» был напечатан в «Биржевых ведомостях» в 1904 году. Этот год можно считать годом рождения писателя Чапыгина.
Время было сложное: рушился многовековой уклад русской жизни, власть царя слабела, а в литературе появились новые течения, связанные с мистикой, – символисты, нёсшие новые проповеди читателям. Но не богемно, без декадентских штучек жил и творил Алексей Павлович. Писал он в обеденные перерывы и по ночам: другого времени для работы не выдавалось. Прожив в городе около 20 лет, ощутил тоску по природе, охоте. Сумев накопить денег, стал на лето выезжать на житьё на костромскую землю, где, слышал, хорошо можно было поохотиться: «Я жил в парке в стороне от барского дома, в домике садовников. Сюда заходил и мой приятель лесник, с которым мы охотились, расхаживая по лесам… У меня было просто – бревенчатые стены, сохнущие шкурки ястребов и соек, ружья на стене, охотничья сумка и ворох бумаге на столе писаной и неписаной».
Но большую часть года писатель жил в Петербурге. Появились первые литературные знакомства, случались любопытные встречи. У одной знакомой повстречался он со знаменитым А.И. Куприным: «Вскоре после меня в узкую дверь пролез Куприн; он сел в кресло, одна рука висела ниже другой, и обе отекли от пьянства, лицо тоже было отёчное.
– Дай-ка, Настасья, выпить чего-нибудь!
Она принесла чаю.
– К чёрту! Квасу бы хорошо…
Он занял у неё денег, а мне сказал:
– Тоже беллетрист?
– Да, пишу.
–Поедем со мной в «Вену»?
– Нет, я не поеду.
Куприн, умный и по-своему хороший человек, любил под хмельком дать волю рукам. Я, правда, пройдя школу мастеровых, драки не боялся, но мне, начинающему литератору, казалось неловким и очень даже нехорошим делом драться с известным литератором. С Куприным я не поехал из боязни: вдруг он вздумает драться? Придётся ему уступить, а уступать и подставлять рыло в драке я не любил». Да-с, легенды ходили об Александре Ивановиче в столице, вот и Чапыгин решил не искушать судьбу. Не сошёлся Алексей Павлович и с находившемся в зените славы Арцыбашевым. Зато бывал у Ф.К. Сологуба (Тетерникова), когда тот ещё служил инспектором в городском училище, читал «Лесную северную сказку»: «Когда я, заикаясь, прочёл свою сказку, Сологуб неторопливо хриплым голосом сказал:
– Алексею Ремизову растёте соперник!»
В доме Сологуба встречался Чапыгин с А.А. Блоком и (упомянутым) А.М. Ремизовым. Знакомство с поэтом Вяч. Ивановым было полезно: «Скорее рыжий, чем русый, длинноволосый учёный поэт частенько при мне пил красное вино и, казалось, полудремал за столом. С каждым днём Вячеслав Иванов нравился мне больше и больше. Он жил на Тверской улице у Таврического сада в доме на самом верху. Дом с башней. Ко мне отнёсся недоверчиво: „Мне надо знать, что вы пишете?“»
Но, прочитав рассказ Чапыгина, Иванов круто изменил отношение к молодому собрату: «Да… хороший рассказ… читал и думал: „А где сорвётся автор? Вот, вот, но всё не срывается, и вдруг казаки! Ага, вот тут сорвётся?“ И всё же не дождался… автор вышел с честью, как художник. Хорошее дарование». Среди поэтов-символистов Вячеслав Иванов считался самым учёным и чересчур прямолинейным. Трудно было с ним ужиться, заслужить его расположение. Чапыгину удалось стать товарищем известного поэта. На квартире Иванова Алексей Павлович вновь видел Блока («Он на вечерах, сделав мертвенное, окаменевшее лицо, читал свои стихи стоя, прислонясь к стене. Чтение Блоком стихов мне очень нравилось»). А.Н. Толстого, Д. Мережковского, З. Гиппиус, Н. Гумилёва, М. Кузмина, Р.В. Иванова-Разумника – кого только не повидал Чапыгин в салонах дореволюционного Петербурга!
С Горьким в президиуме
Именно в салоне у Зинаиды Гиппиус Чапыгин встретил своего будущего друга: «Как-то за стол у Гиппиус сел светловолосый паренёк, с виду деревенский, в русской расшитой рубахе, в сапогах с голенищами. Гиппиус представила его нам: „Крестьянин, поэт Есенин!“ Сергей Есенин первый заговорил со мной, мы сидели рядом. За ним уже кое-кто охотился, чтоб дал стихов». К слову, дружба Чапыгина с Есениным продолжалась до гибели последнего. Алексей Павлович, вспоминая друга и его трагический конец, всегда избегал лирики и был жесток в выводах: умер от водки, спивался… Сам Чапыгин водку не терпел. Ещё мне хотелось бы отметить в «литературной» части очерка, что писатель, кроме рассказов, написал много книг: «Белый скит», «По тропам и дорогам», «Моя жизнь», «Степан Разин», «Гулящие люди». Перечитав все эти книги, повторю за Вяч. Ивановым: «Автор вышел с честью, как художник. Хорошее дарование».
Б. Вальбе, исследователь творчества Чапыгина, в 1930-е гг. взял эпиграфом фразу писателя, откуда-то вырванную: «В корне каждого произведения моего лежат протест и безбожие». По книгам такого не скажешь, писатель не был воинствующим безбожником, но жизнь изображал, не подслащивая и не лакируя. Самым большим авторитетом для Чапыгина был Максим Горький (сохранилась переписка в 33 письма), лестно отозвавшийся о молодом писателе: «К достоинствам вашим – как мне кажется – следует отнести ваше знание материала, уменье наблюдать и – верное отношение к людям: отношение правдивого свидетеля их жизни, а не судьи и не учителя их. Дорогой мой – это правильная позиция, это вернейшая тропа, именно она приводит к правде и – только она!» Так писал Алексею Павловичу Алексей Максимович с солнечного острова Капри.
С М. Горьким на съезде крестьянских писателей.1929 год
Но «буревестник», великий пролетарский писатель, ни черта не понимал в охотничьей литературе, а крестьянский мир не терпел. А мы вот перейдём теперь к охотничьему наследию Чапыгина. Почему-то он не числится в классиках русской охотничьей литературы, хотя по возрасту и вкладу заслужил право стоять особняком и почивать на лаврах. Не дивно ли: писать свои охотничьи рассказы Чапыгин стал гораздо раньше, чем М.М. Пришвин (с Пришвиным Чапыгин столкнулся в журнале «Шиповник», где опубликовал рассказ «Лесной пестун», а Пришвин – «Рассказ о собачьей свадьбе»; критик Р.В. Иванов-Разумник «…Пришвина хвалил, а к моему рассказу отнёсся строго, и хотя подметил мои ошибки стилистические правильно, но на критика я рассердился». Ревность и раздражение, видимо, перенеслись на неповинного Михаила Пришвина). А может, виной забвения стала сравнительно ранняя смерть Чапыгина? Но к любимой теме обращался Алексей Павлович постоянно.
Вернувшись в своё Поонежье из Петербурга только в 1906 году, Чапыгин стал постоянно ездить на малую родину, проводя время за работой и охотой: «Пройдя охотничью тропу, мы с Осипом вышли на „лобырь“, здесь потянулись „корабельные просеки“. В давние времена Николая I отсюда вывозили лес на мачты к судам военным – лес тут стоял, как говорится, „тот, что в небо ввивается“. В стороне гремел крылом рябчик, видимо, Динко гонял рябчиков, полагая, что рябчик, как тетёрка, сядет на дерево под лай, а на лай придёт охотник и убьёт птицу, но рябчик собаки очень боится. Несмотря на искусное попискивание Осипа в писчик-манок, рябчик отлетел далеко и западал, т. е. прятался».
Любопытно для меня ещё вот что: мы привыкли к изображению красот и величия природы, а таёжник Чапыгин вдруг представляет природу страшной, временами – ужасающей. И ситуации изображал крайние – между жизнью и смертью. Кто знает, может, Серебряный век всё же повлиял на мировоззрение писателя? Не мистика, но роковая таинственная сила присутствует в большинстве рассказов Алексея Павловича. Характерен для своего времени рассказ «Лесной пестун» о жизни полесовиков: «Отец лёг на нары и вскоре стал посапывать. Старик, не оглядываясь, принялся за второй лапоть и бормотал. Михейка внимательно слушал его: он слыхал, что старик знается с лешим, и ему хотелось подслушать заговоры.
– Бог лесовой одни о лесе печальник… – бормотал старик, – то лесину на дровосека столкнёт, то охотнику тропу завирает, запутает… Люди – его вековечные вороги: лес вырубают, строят двужирные избы, сами живут в подзыбицах, а дерево зря гниёт… Зверя лесовой холит, ростит, а человек зверя мукой мучит…
„Старый сыч лесовика богом зовёт“, – подумал Михейка.
– Ужо, дитя, лесная смоль-руда отольётся человеку: скоро внуки наши станут резаться топорами из-за сука деревьего аль за гнилую кокору». Согрешив в лесу против товарища, Михейка заблудился. В образе филинов и сов является к нему нечисть: «Михейке почудилось, что где-то кто-то смотрит на него злыми глазами. Он оглянулся на вершины деревьев. На мёрзлом кривом суку большаханской сосны сидел филин и любопытно, хищно глядел на него. От мороза трещат сосны. Его голова склонилась: на волосы Рыжего, замёрзшие, торчащие, как чертополох, посыпался снег. Он неохотно и с трудом открыл слипшиеся глаза: по вершинам деревьев, на выпуклых сучьях зажигалось всё больше зелёных и жёлтых огоньков. Он стал считать прилетающих сов и филинов. Мороз всё крепче сжимал Рыжего. Михейка слабо взмахнул руками. На нём зашумела мёрзлая рубаха. Голодные огоньки переместились ниже, словно зеленоватый снег притягивал к земле. Михейка почувствовал их сплошное движение к нему, на минуту в нём проснулась злоба – он щёлкнул зубами, потянулся зарядить ружьё, но белые скрюченные пальцы не слушались, стучали, как деревянные, а голова бессильно клонилась на грудь…»
В рабочем кабинете
Рассказ «Послуга» – о крестьянском укладе, о том, как к охотникам приклеивался в деревне ярлык пропащего человека, но стоит случиться большой удаче, и охотник – первый парень на деревне. Вот и идёт речь в рассказе о подростке-охотнике, заслужившем уважение земляков: «Свесив ноги, Миронко сидел на толстой валежине. Винтовка валялась в снегу. Тут же, на примятом, окрашенном кровью снегу лежало что-то бурое, большое, ком какой-то. Через два дня, вырубив берёзовые жерди, мужики принесли в село Турово убитую Миронком медведицу. Всё село сошлось глядеть на зверя. Даже слепец выбрался из своей избы. Клюкой потрогал тёмный человек место, где лежит зверь, припал на колени, заботливо ощупал шерсть медвежью, слазал в рот – потянул зубы у зверя, сказал, подымаясь: „Матёрая, старая медведица – такой зверь большой удар несёт“». Этот слепой-колдун станет причиной несчастья молодого охотника Миронка, послав его на поиски разбойничьего клада, из-за чего подросток сгинет в болоте.
Рассказ «Бегун» – о вечной мечте русского человека сдуру разбогатеть (а может ли так быть?): «Удержусь в лесу, если куницу спромышляю али лося убью, тогда у меня всё будет». Убив и обобрав брата-полесовика, герой рассказа Кучупатый не избег расплаты: «Явственно, как и не в дремоте, вырос недалеко страшный Ромаха – зеленоватый весь; он властно протянул к Кучупатому тяжёлые руки, страшно оскалилось перед глазами бородатое лицо. „Щемиха-а!“ – вскрикнул Кучупатый. Открыл широко глаза и выдернул ноги из ремней лыж. Лыжи наскочили на ледяной сверкающий обруч, далеко огибавший туманную пропасть. Пастух мотнулся над пропастью. Ветер сорвал шапку, и вслед за шапкой с криком скользнул в пропасть Кучупатый. „Щемиха-а!“ – „Х-а-а-а!“ – загремел над озером отзвук.
А.П. Чапыгин (крайний слева), в центре писатель Н.Д. Телешов
В глубине из-под берега высилась сломанная бурей толстая сушина с острыми расщепинами. Пролетая мимо, Кучупатый щёлкнул по сушине головой, и по обледеневшему мёртвому дереву, дымясь, поползла кровь… В далёком тумане шлёпнулось глухо, а по льду озера, смутно блестевшему в тумане, пошёл, всё сильнее разрастаясь, хрустящий треск. С обледеневшего обрыва противоположного берега, с одной из высоких сосен, смахнув снег, сорвалась бесшумно сова и, серебристая, проплыла в тумане, села на окровавленною сушину». Любопытнее рассказ «Белая равнина», и тоже – страшноват, об охотнике Епифаныче: «К весне ночи светлее, но знает старик, что до лесной избы не добрести на колжоных лыжах, и спит у костра: варит кашу на снеговой воде, ест, потом, стащив с ног валенки, греет чулки и онучи. Спит, видит сон». Сказывается сказка.
Вершиной страшных охотничьих историй стал рассказ «Люди с озёр», где прижимистый мужик, подпоив охотников, решил в одиночку добыть подраненного медведя: «За спиной его хрустнул валежник, какая-то птичка чирикнула, перелетев просеку, и замотались вершины ближних елей. Не видя ещё ничего, охотник похолодел, уронив трубку, губы раскрылись для ужаса и крика, но крик не выходил у него: оглянувшись, он увидел в двух саженях от себя, как бурый ком со светлыми огоньками в шерсти сжался, раздвинув шелестящие ели, мягко присел к земле… Парамоныч, пригнув голову, нашёл голос и отчаянно завопил: „А-а-а-ай!“ – „А-а-а!“ – прозвенело в лесу». Через три дня загулявшие охотники отправились на поиски: «…Идя просекой, поднялись на лесистый холм». Потом полезли через валежину. «Задний сказал: „Стой! Тут, гляди, у пня винтовка“. „Верно! – подтвердил Тиша, – тут ещё на пню пачка патронов“. – „Глянь-ко ты – заячья шапка!“ „Чёрт! – сказал Тиша. – Дело нехорошо: вона в сапоге нога оглодана, а сапог-то Егоров“. – „Винтовка тоже ево!“ – „Гляньте, на пню глаз!“ Охотники обступили низкий, поросший мохом пень. На пне хитрый рыжий глаз глядел, не помутнев».
А.С.Новиков-Прибой и А.П. Чапыгин (в центре) 1935 год
Хватит, думаю, ужасов. Очень мне хотелось на этот раз показать другую охотничью литературу. Писал Алексей Павлович и традиционные охотничьи рассказы, которые главным образом собраны в ранних сборниках и повести «По тропам и дорогам». Земляки запомнили его задумчивым, часто рассуждавшим, что «надо беречь боровую птицу, а не давить её силками и пастями (самоловами). Рябчик, тетёрка не особенно плодовиты. Годы перепадают для них голодные, птица в бору вымирает, а пополнения нет. Надо беречь птицу!» Он боролся с дикостью, желая крестьянам стать хозяевами на своей земле и в своих лесах. Наивно это было, надо полагать.
Алексей Павлович имел право говорить правду. Правдивое слово было тяжёлым, неудобным и колючим. Но как могло быть иначе, если человек сызмальства знал цену трудовой копейке и порядочно погнул спину на тяжёлых работах? Сам он писал: «Выпуская меня в мир, природа как бы сказала: „Иди! Не умрёшь – так выживешь“». Что к этому добавить? Разве что усилить чувство умиротворения, воссоздав образ Чапыгина последних лет жизни. Его земляки вспоминали: «Бывало, спустится он к Онеге, сядет на порог бани, что топится по-чёрному, и записывает всё, что видит. Таким был и останется в нашей памяти Алексей Павлович – писатель и страстный охотник».
Серебряный век всё же отравил писателя Чапыгина (чем-то он очень напоминал воспевателя ужаса Л.Н. Андреева), но охота оздоровила дух Алексея Павловича, придав неповторимость его оригинальным творениям: «Когда приезжаю в деревню, беру мешок с едой, ружьё, топор, собаку и иду на неделю, на две. Шумит лес, сквозь ветви светит небо, внизу лесные озёра светят, поют птицы; иду без дороги; компас, двигая чёрно-белым языком, говорит: „Там юг, там север, там восток“», – отчитывался Чапыгин перед читателями, исповедался. Поздней осенью 1936 года приехал Алексей Павлович в родную деревню Закумихинскую. А.П. Ошемков, местный старожил, вспоминал: «Алексей Павлович, как всегда, очень увлёкся охотой и простыл. Вызвали из райцентра врача И.В. Климова, который признал воспаление лёгких. Болезнь оказалась очень коварной». Следующий – 1937 год – Чапыгин промучился. Хотя пытался работать, но здоровье портилось, силы покидали. 21 октября писатель приказал долго жить. Кончились его земные страсти.
Все статьи номера: Русский охотничий журнал, март 2025
