Читая его «Последний поклон», «Царь-рыбу», «Печальный детектив» или «Прокляты и убиты», осознаёшь, что и в конце XX века работал писатель, по-своему соразмерный Достоевскому и Толстому (поправка: для своего времени). И от ещё одной аналогии не отделаться: в начале XX века всякого рода-племени ходоки тянулись в Ясную Поляну к графу Льву Николаевичу, а к концу XX в Красноярск и Овсянку ехали люди к Виктору Петровичу…
В моих табелях о рангах Виктор Петрович стоит особняком, считаю его лучшим русским писателем конца XX века. Астафьев обладал уникальным качеством – бесстрашием. Школу прошёл Виктор Петрович в этой жизни серьёзную – война на передовой: и уже там, на войне, у молодого парня Вити начало появляться своё мнение. Это лезла правда рядового… Читая военные вещи Астафьева, вспоминаю своего деда – Евгения Ивановича Индисова, связиста. И Астафьев – связист.
Виктор Астафьев – из крестьян, деревенский, стало быть, но никогда нарочито не поэтизировал деревню, потому что наравне с прекрасными сторонами знал её (деревни и крестьян) ужасающие стороны и законы. Хотя писал (в основном) о русской деревне напряжённо и захватывающе всю жизнь. Ещё и поэтому имя Астафьева неразрывно связано с именами других великих «деревенщиков»: Залыгина, Абрамова, Можаева, Белова, Распутина… От этого никуда не деться, да и не надо. Как же ещё? Жизнь в глубине России. Вологодский край, Пермский край, Красноярск и Овсянка, поездки по медвежьим углам (была, была и заграница). Дружба на грани вражды с себе подобными. Чего стоит дружба с забубённым и талантливым поэтом Николаем Рубцовым, свидетелем жизни которого был Астафьев до рубцовского последнего вздоха:
«Меня встретила пожилая пьяненькая тётка с бельмом на глазу – такие, на мой взгляд, особы и должны здесь хозяйничать. Тётка открыла было рот, но я сунул ей пятёрку, и она запричитала:
– Вы к Коленьке, к Рубцову? Вот он, вот он, ангелочек наш, соловеюшко вологодский. – Приоткрыла простынь на крайнем топчане. Я попросил прибавить свету. Самое удивительное было в том, что Коля лежал успокоенный, без гримасы на лице и без языка, который непременно вываливается у удавленников. Едва я не вскрикнул, заметив вместо гримасы привычную, хитроватую иль даже довольнёхонькую улыбку в левом углу рта, словно бы Коля говорил мне: „Ну оставайтесь, живите. А я отмаялся“».
Актер П.Кадочников и В.Астафьев
Да, Виктор Петрович всегда подчёркивал, что он из глубокой России, которую принято пошляками у нас называть «провинция». На этот счёт у Астафьева есть такая запись: «Я буду рад переписываться с Вами, а затем и познакомиться лично. Иногда, изредка, правда, я бываю в Москве. И считаю, что часто там бывать не следует».
Красноярский уезд, Енисейская губерния, село Овсянка – место рождения Вити Астафьева, лета 1924-го, 1 мая. Родители – крестьяне. Семи лет отроду мальчик потерял мать, а фактически остался сиротой. Шалопутный отец не мог и не умел быть ребёнку отцом, хотя и забрал сына в новую семью в Игарку. Мачеха Витю не любила, он оказался почти беспризорным на улице. Детский дом. Шесть классов образования. Школа ФЗО. Работа на железной дороге. Ушёл добровольцем на фронт в 1942 году, хотя мог пользоваться бронью и жить, работая в тылу. Поверьте, таких историй миллионы на всю Россию того времени. Война, тяжёлое ранение. Скупые строки наградного листа: «В бою 20.10.43 г. красноармеец Астафьев В. П. четыре раза исправлял телефонную связь с передовым НП. При выполнении задачи от близкого разрыва бомбы был засыпан землёй. Горя ненавистью к врагу, тов. Астафьев продолжал выполнять задачу и под артиллерийско-миномётным огнём, собрав обрывки кабеля, и вновь восстановил телефонную связь, обеспечив бесперебойную связь с пехотой и её поддержку артиллерийским огнём». Сам Виктор Астафьев потом тоже понапишет о войне, рядовой скажет свои горькие слова правды.
В.П. Астафьев и А.И. Солженицын
И в литературе Астафьев называл себя рядовым, презирая и ненавидя всё кривое, малодушное; только вот этот рядовой оказался генералиссимусом, если судить по работе и уменьям. «Н-да, поуродовали нас в детстве, крепко поуродовали сверхидейные воспитатели, а это стоило многих ошибок в жизни, в людях оставило немало рубцов на наивных сердцах, которые всё принимали за чистую монету», – напишет одному из своих многочисленных респондентов.
И вроде внешне всё складывалось у Виктора Петровича благополучно: книги выходили, звания присваивались, награды давали одну за другой. Мыслимо ли: в 1958 году уже принят в Союз писателей СССР, избирался народным депутатом СССР, трижды кавалер ордена Трудового Красного Знамени, орден Ленина и звезда Героя Социалистического Труда, лауреат двух Государственных премий СССР и две премии получил уже в истории новой России. Обзавидоваться можно! А вот нечему. Всю жизнь Астафьев проработал как каторжный, проклятый, заведённый. Как сам же подтверждал: «Я рад, что вы хорошо отдыхаете. А я устал. Устал от дум, от повести. Хочу в лес. Очень плохо мне сегодня. Ну да ладно. Такова писательская жизнь, таков наш хлеб, проклятый всеми писателями, которые зарабатывают его честно». И как списать огромное родительское горе: смерть двоих дочерей? Внучку Астафьев с женой взялись воспитывать сами. И постоянное самоугрызение. Буря бушевала в душе Астафьева до последнего его дня. И война оставила неизлечимые ранения, в мирной жизни мучила война и не отпустила. Очень не любили оценки Виктора Петровича краевые власти, в столице тоже не жаловали «старца» из Овсянки.
В.Астафьев у зимовья
Не так уж много написал Виктор Петрович «охотничьих» рассказов, среди других стоит особо их помянуть: «Синие сумерки», «Руки жены», «Тревожный сон», «Улыбка волчицы», «Пролётный гусь», «На сон грядущий», что-то из «Затесей» и, конечно, «Разговор со старым ружьём». Это перечисление, так скажем, для протокола. Любовь к охоте, безусловно, прививается не чтением собрания сочинений Сабанеева или общепризнанных классиков охотничьей литературы. У каждого своя дорога в жизни и на охотничьей тропе. Ни с чем не сравнимые мгновения, когда невыносимо щемит душу горем и счастьем, можно пережить, читая «Царь-рыбу» или «Медведи идут следом», книгу «В тайге у Енисея» или «Стрижонок Скрип».
«Это удивительное, чисто российское свойство – охотники на Руси и пишущие об охоте предобродушнейшие и доверчивые люди. Да, я вспомнил о встрече в метро после Вашего напоминания, и „Охотничьи просторы“ выписал, да вот ещё не читал, хотя, видит Бог, только эту литературу и читал бы всегда, ибо в избушке, в тайге живьём послушать охотников доводится редко, на зимней рыбалке не бываю и общаюсь с хорошим народом – рыбаками и охотниками – только через книги. Сейчас, после повести, написанной вослед роману, я никуда не годен – обессилел, хвораю, но в голове давно роится повесть о собаке, со сценами потешной охоты, ибо и собака, и я охотники ещё те были. Собака – спаниель, Спирькой звали, оставила по себе память куда ярче, нежели живые человеки, повстречавшиеся мне в жизни. Если что напишется, непременно пришлю Вам и пожелаю, чтоб издание Ваше устояло, рекламный листок нужен. Я бы его роздал и разослал по охотникам и друзьям-таёжникам. А вначале я собираюсь в родную деревню садить огород, ибо ни рыбалки, ни охоты возле неё уже нет, и жизнь какая-то идёт постная, неинтересная», – писал Виктор Петрович М.В. Булгакову в 1995 году.
В.П. Астафьев в Овсянке
В письмах Астафьева охота и природа занимают одно из важнейших мест. Я собрал крохотную часть выдержек: «Брать мне с собой ружьё, когда поеду в Молотов, или миром обойдёмся? Глядите, ребята! Я тут за отпуск щук множество съел, так что со мной шутки плохи. Ясно?» (Чусовой. 1954)
«Ну ладно. Теперь изложу вторую, более светло-радостную причину, которая побудила меня написать письмо. Ходил я недавно на охоту. В верховьях одной из речек мы обнаружили лося, пойманного в петлю. Ну я, разумеется, заявил об этом в милицию. Дали мне милиционера, председателя охотобщества и ещё человека, и мы пошли, но лося нашли уже убитого. Браконьер половину его, в том числе рога, сумел стаскать и спрятать, другую же половину мы нашли и забрали. И вот, если у тебя есть желание попробовать лосятины от пуза, забирай пол-литра (в нашем городе сухо) и двигай ко мне, хотя бы на день. Можешь прихватить с собой Ширшова, и, если погода будет ничего, сходим в лес с ночёвкой. Там есть избушка хорошая» (1956).
«В Красноярске я больше не был и стосковался до жути. Но есть шанс убить медведя» (Из письма 1958 года. Чусовой).
В 1994 год из Красноярска находим в письме к А. Бондаренко: «А пока желаю хорошо закончить охотничий сезон. Очень короток сделался день, и как представлю 12–13 часов пребывания в избушке, в одиночестве, так и проникнусь ещё раз уважением к вашей работе». Сотни такого рода выдержек можно собрать из писем Виктора Петровича.
За работой
И чтобы прочувствовать силу языка писателя, на конец отложил я кусок из «Разговора со старым ружьём»: «Охотиться, точнее сказать – таскаться с ружьём – я начал рано. В 1935 году, когда мне шёл одиннадцатый год, наша семья, ведомая папой, год назад возвратившимся с великой стройки Беломорканала, никак нигде не находящая пристань свою, в поисках лучшей доли и длинного рубля рванула в Заполярье, в Игарку, где отбывала ссылку семья деда Павла.
По прибытии в Игарку папа с новой мамой подкинули меня в семью деда, обретавшуюся в переселенческом бараке, в комнатке метров в десять – двенадцать, и спал я под столом, потому как другого места мне не сыскалось. Барак был двухэтажный, набитый народом под завязку. Особенно много здесь было ребятишек: крестьяне плодились и в деревне, и в ссылке, что кролики. В комнате деда Павла над единственной кроватью, „на ковре“ – пёстрой, из лоскутов сшитой пластушинке, гордо висело одноствольное ружьё с патронташем; на подоконнике в консервных банках маялись герани и даже цвели летней порой. Это и были главные украшения спецпереселенческого жилища.
Критик В.Курбатов и В. Астафьев
Однажды днём, а раз был день, значит, произошло это где-то в марте, по бараку разнёсся слух, что на барачной помойке и вокруг неё бегает видимо-невидимо куропаток, и я, уже давно с вожделением поглядывающий на ружьё, снял его и патронташ с „коврика“ и ринулся вон из барака. За мной нарастающей волной катилась ребятня, зиму-зимскую обретавшаяся в коридорах, потому как в комнатах играть негде, на улицу морозы не пускают.
Леса приполярные, хилые, вокруг Игарки были вырублены из противопожарных соображений и от комара, пеньев-кореньев вокруг тьма, на вырубках изобильно росла голубика, морошка, густел кустарник ивового стланика и карликовой берёзки, и когда в глухие зимы мелколесье в урёме заваливало глубоким снегом, птица слеталась на вырубки, где снегу было поменьше, да и выдувало его – кормилась тут. Куропаток довольно успешно ловили силками, но чтобы стрелять – не слышно было: припас дорогой, да и ружья редко у кого велись, спецпереселенцам их иметь и вовсе не полагалось.
Я думаю, дед мой – хитрован – держал ружьё незаконно, но скорее всего – „подмазал“ кого следует и получил нужный документ.
И вот, не сознавая сложностей классовой борьбы, всей серьёзности текущего момента, вольный казак, охваченный, даже ослеплённый азартом, гонялся я с ружьём за куропатками в надежде настрелять их целую кучу, ибо совсем недавно слышал, как сын доктора Питиримова, у которого бабушка служила прислугой, одним выстрелом снял в лесу с дерева сразу семь птиц.
На своей земле
Куропатки, где бегом, где лётом отходили от меня к недалёкому лесу, там поднимались на крыло и рассаживались по берёзнику. Белыми комками были густо обвешаны приземистые заполярные берёзы. Птицы на них сидели спокойно, иные ощипывались, иные лениво срывали клювом почки с ветвей. Я выбрал дерево с особенно густо обсевшими его птицами и поднял ружьё. Со всех сторон сыпались советы „знатоков“ – целить под брюхо птицы, но лучше в „центер“, крючок спусковой не рвать, а давить на него плавно, но самое главное: плотнее прижимать приклад к плечу, иначе так толкнёт, с ног свалишься „к едрене фене“. Изо всех советов мне больше всего запомнился последний, и я до сих пор приклад прижимаю так плотно, что того и гляди, плечевую кость отломлю».
Были у этого неистового огневого человека и невинные «пристрастия»: собирание книг серии «Жизнь замечательных людей», рыбалка, мог и на огороде повозиться.
Критика Астафьева «не замечала», как ни удивительно: «Пионерская правда», «Костёр», «Детская литература» – писали, а взрослые редакции – от случая к случаю… Почему не замечали «взрослые»? Знаменитый характер! Виктор Петрович и мёртвый не даёт покоя разного рода отребью рода человеческого, пытающемуся запретить произведения неугодного писателя. А чем он так неугоден? Астафьев только и всего, что говорит о России, русском народе, вере и правде. Вот что невыносимо.
Охотник на привале
Один из любимых друзей «старца» писатель Евгений Иванович Носов (тоже фронтовик и тоже писал о деревне) заприметил: «Есть у дедушки Сабанеева такое наблюдение: дескать, наш обыкновенный речной ёрш слывёт среди рыбьего народа за редкостного лекаря. Всякий хворый, будь то солидный лещ или шалопут-пескаришко, непременно норовит терануться больным местом о бок ерша, покрытого будто бы чудодейственным бальзамом. С Виктором Петровичем люди ищут встречи по схожим причинам. Есть в нём нечто такое, что исцеляет душевные раны, смуту и прочие человеческие неурядицы. Нет, он не волхв, не старец-кудесник. Но есть, есть у него к людям особое слово – и в книгах его, и изустно».
Под жабры взять Виктора Петровича Астафьева не получится: чересчур он живой, трепещущий, противоречивый в попытке объять божественное и чудовищное. Горько, что в конце жизни прошелестел: «Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать Вам на прощанье». Измучился. Но пророк ведь должен глаголом жечь сердца людей. Давно с нами нет Виктора Петровича, но жива ещё Россия, ходят ещё мужики на охоту, веря и надеясь на что-то.
Все статьи номера: Русский охотничий журнал, октябрь 2025
