Судьба (во второй половине жизни), кажется, вернула ему долги, но кто вернёт около тридцати лет молодости, проведённых в сталинских лагерях? Всё же писатель Олег Васильевич Волков – счастливый человек: много написал, читатели его любят.
Биографию Олега Васильевича я в этот раз писать не хочу, для статьи об охотничьем писателе это не требуется: копаться в гербовнике? Зачем? Он по роду-племени принадлежал к старой русской аристократии. При встрече, ему как-то в шутку ответил Иван Сергеевич Соколов-Микитов (Волков рассказал о покупке собаки):
– А я – снова завёл! – как бы признался в своей неисправимой слабости Олег Васильевич. – И снова пойнтер. Люблю пойнтеров! Без собаки – нет охоты, а без охоты… Как можно без охоты?! С легашом по тетеревиным вывдкам – ах, хорошо!
– М-да, – согласно покачал головой Иван Сергеевич. – Походил и я когда-то… Только я больше держал английских сеттеров – лавераков… А что, Олег Васильевич, будь всё по-старому – был бы я у вас егерем, а?
Но всё же какие-то штрихи биографии необходимы для понимания, как писатель пришёл к своим главным темам в творчестве, обрёл авторский стиль. Олег Васильевич Волков родился в 1900 году в Санкт-Петербурге. Отец – директор правления Русско-Балтийского завода, мать – из рода Лазаревых (внучка адмирала). Учился и кончил Тенишевское училище, где делил классы со знаменитым писателем Владимиром Набоковым. Заметим, что детские и юношеские годы Волкова неразрывно связаны с тверской землёй. И вот отмечает Б.И. Марков, что в этом «краю рыбном и охотничьем…. Он впервые узнал охоту с подружейными собаками: отец писателя был завидно искусным стрелком и держал пойнтеров». Охота с малых лет захватила, стала поглощающей страстью и делом жизни. Дальше – больше. В Тверском кавалерийском юнкерском училище пробыл меньше года, до осени 1917 года, когда большевики, пригрозив расстрелами, распустили юнкеров по домам. В 1918 году в Торжке вступил в добровольческий конный отряд.
Гражданская война. Летом участвует в походе в Екатеринбург; цель – спасти императора с семьёй. Опоздали: в Ипатьевском доме, в подвале обнаружили следы недавнего избиения, кровавые пятна по стенам… Волков пытался прорваться к Врангелю, добрался до Крыма, но белая армия уже эвакуировалась. Воцарились большевики. Пришлось приспосабливаться: работал в миссии путешественника Нансена, потом – в греческом посольстве. Помогало знание иностранных языков. «Это был Олег Васильевич Волков, интересный, умный, уверенный в себе человек, работавший в миссии Нансена переводчиком, очень воспитанный, безупречно умевший носить костюм, всегда с галстуком, очень чистоплотный. Был он безусловно с хорошей головой, способный, блестящий, с богатой памятью, знавший языки, со светскими манерами, большим надеждами, но несколько легкомыслен».
Таким запомнила своего отца его старшая дочь М.О. Игнатченко. Сам Олег Васильевич на старости лет вспоминал: «Я ровесник века – родился в 1900 году в Санкт-Петербурге. Учился в Тенишевском училище. В 1917 году честь честью поступил в Императорский Петербургский университет на отделение восточных языков историко-филологического факультета. Но учиться в нём не пришлось… Тут и семейные обстоятельства, кроме прочего, сказались: в феврале 1919 года скоропостижно, от сердечного приступа, умер отец, надо было помогать матери, младшим братьям и сёстрам. Семья у нас большая. Было не до учения. Вёл хозяйство, крестьянствовал… В начале 1920-х годов, когда нашу семью из имения, расположенного в Тверской губернии, недалеко от Торжка, вытряхнули, я стал москвичом. Больше я в родном городе не жил. В Москве, ожёгшись на попытках вновь поступить в университет, примирился с обязанностями переводчика – в дипломатической миссии Ф. Нансена, у корреспондента Associated Press… Наконец, в греческом посольстве, где читал посланнику по-французски московские газеты и составлял пресс-бюллетень».
«Погружение во тьму» началось в 1928 году. «…Голые выбеленные стены. Голый квадрат окна. Глухая дверь с глазком. С высокого потолка свисает яркая, никогда не гаснущая лампочка. В её слепящем свете камера особенно пуста и стерильна; всё жёстко и чётко. Даже складки одеяла на плоской постели словно одеревенели. Этот свет – наваждение. Источник неосознанного беспокойства», – так начинается одноимённый роман Олега Васильевича, за который он получит государственную премию СССР. Попал на Соловки (СЛОН), как сам говорил – в край непуганых птиц. Только, в отличие от Пришвина, вольно шатавшегося по краю, Волков был ограничен чертой колючей проволоки, барачным логовом и конвойными. «Оставь надежду всяк сюда входящий»… Молодой мужчина не терял надежды, а силы ему давала природа, которую он не переставал наблюдать, даже оказавшись в нечеловеческих условиях советского лагеря.
Двадцать восемь лет оттрубил Олег Васильевич Волков в исправительных учреждениях. На поселении стал он писать очерки, рассказы. Первыми поддержали начинающего литератора отцы советской охотничьей литературы Н.П. Смирнов и Е.Н. Пермитин, опубликовавшие рассказик на страницах «Охотничьих просторов». Нужна была смелость печатать ссыльного, ещё не реабилитированного человека (первая публикация в 1950 году в 1-м альманахе, правда, под псевдонимом Осугин; только в 1956 году Волков стал публиковаться под своей фамилией). После смерти Джугашвили в 1953 году начался его путь – возвращение в Среднюю Россию, к человеческой, цивилизованной жизни.
Шли годы, прошумел 1956-й с XX съездом КПСС, критикой культа личности, а в 1957-м в издательстве «Советский писатель» вышла тонкая книга «Последний мелкотравчатый» «молодого» писателя Олега Волкова. Одноимённый шедевр относится к шедеврам русского охотничьего рассказа. Как описан прежний быт, каков язык! «В описываемую пору моего знакомства с Алексеем Алексеевичем он жил на крохотную пенсию, занимая комнатку в три шага длины и ширины во флигельке мещанского владения на Хлебной площади нашего областного города. От прошлого уцелели лишь казацкое седло, наборная уздечка, рог, своры, кинжал в потёртых ножнах да несколько пожелтевших фотографий хозяина в охотничьей бекеше, с рогом, верхом на статной, но тяжеловатой лошади. В комнатушке, никогда, должно быть, не проветриваемой, царил устоявшийся запах ремней, старой одежды и собак. Ничто не украшало её. Мебель была самая невзрачная».
Если вернуться к годам заключения, то получиться такая «схема»: первая посадка – Соловки, ненадолго отпущен – ссылка в Тульскую область на поселение, в 1931 году второй арест, опять Соловки, ссылка в Архангельск (где писатель встретился с Лукой Войно-Ясенецким, святым Лукой (Крымским)), третий арест – лагеря Коми АССР. Отпустили. Четвёртый арест в 1942 году. Ссылка в Кировобад. В 1951-м – пятый арест. Реабилитирован в 1955 году. Хождения по настоящим, а не литературным мукам. Что спасло? Природа и охота. Впрочем, Олег Васильевич на вопрос, как выжить в лагере в нечеловеческих условиях, на полном серьёзе ответил: «Мыть руки и не ругаться матом». А, видя недоумение, добавил: «Вы думаете, это так просто – мыть руки, когда их никто не моет?» Да, спасли природа и охота. В ссылке на Севере Волков стал охотником-промысловиком. Этим кормился.
Вернувшись в Москву, занимался переводами, писал рассказы, публицистические очерки. В 1957 году (невероятно!) бывшего зэка приняли в Союз советских писателей. Помог С.В. Михалков, тогдашний секретарь ССП. В «Новый мир» А.Т. Твардовского он отправляет повесть «Под конём» (смягчённый вариант «Погружения во тьму»), которая была поставлена в очередь на публикацию (первой напечатали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына), но света не увидела. Об этом времени есть свидетельство писателя В.Б. Чернышева: «Одним из первых Соколов-Микитов приметил новое в литературе имя: Олег Волков. Освободившись после двадцативосьмилетнего заточения в тюрьмах, лагерях и ссылках, Олег Васильевич выступил рядом статей против строительства на берегах Байкала целлюлозно-бумажного комбината и в защиту кедровников, подвергавшихся безудержной рубке. Это была дань благодарности узника дикой природе, единственному его утешению в таёжном лагерном мраке.
И своему старшему другу Волков посвятил один из лучших своих рассказов «Старики Высотины», так и подписав: «Посвящаю И.С. Соколову-Микитову». «Затопленные тальники по обе стороны стана так сливаются со своим отражением, что образуют одну лиловую полосу. Сплошная стена елей над ними окаймляет эту полосу внизу – словно на бездонной глубине растёт сказочный тёмный лес. Между опрокинувшимися вершинками деревьев и моим берегом легла дорожка зари – густо-оранжевая, с металлическим блеском. В такой ясный весенний вечер перед заходом солнца делается на короткое время удивительно тихо, словно птицы и звери соблюдают минуту молчания, прежде чем отправиться на кормёжку или завести любовные песни и игры. Ни один шорох не нарушает несколько торжественной сосредоточенности природы, ожидающей наступления сумерек. На стану у Алексея Прокофьевича тихо и безлюдно – все гости ушли. Он сидит один возле шалаша. Ещё настолько светло, что огонь костра незаметен, но фигура старого рыбака уже сливается с тесно обступившими его ёлочками. Старик, должно быть, задремал».
Много книг написал Олег Васильевич Волков, считаю своим долгом назвать некоторые: «Последний мелкотравчатый», «В тихом краю», «Клад Кудеяра», «Родная моя Россия», «Енисейские пейзажи», «Чур, заповедано!», «Каждый камень в ней живой», «Погружение во тьму»… Всех я перечислять не стану. Но любая из названных книг – сокровище русской литературы. Любопытно, наверное, что большинство изданий оформлял его племянник, художник А.К. Голицын (превосходные гравюры украшают страницы волковских книг). Я до сих пор помню, как в библиотеке деда в Узловой нашёл книгу «В тихом краю», незнакомого мне тогда писателя Волкова. Понравилась обложка. А начав читать, уже не мог оторваться. Олег Васильевич Волков стал моим спутником в жизни. По многим вопросам пользуюсь я его советами, почерпнутыми из рассказов, повестей и романов.
Мой любимый охотничий рассказ у Волкова, пожалуй, «За лосем», где опыт и наблюдения промыслового охотника облечены в художественную форму, написаны с тем мастерством, с каким работали Аксаков, Тургенев, Пришвин. Вот, вчитайтесь-ка: «Снег становился мягким; шурша под лыжами, разбегались во все стороны обледенелые его крупинки. И лосю стало легче бежать, и лай Ижмы доносился уже глуше. И всё же лось начинал уставать. Это угадывалось по поваленным деревьям, которые он обходил; по изменению его аллюра – ему случалось переходить на шаг, чтобы снова броситься вскачь; по отпечаткам его морды в снегу – он уже спотыкался, зарываясь головой в снег. Я не доставал часов, это нарушило бы ритм движения. Ориентировался лишь приблизительно, по солнцу. Гон длился уже полдня, но я ещё не ощущал усталости. Возбуждение удваивало мои силы. Я был уверен, что ни за что не сдамся. Теперь я угадывал, куда пойдёт лось, и, завидев впереди опушку или овражек, не колеблясь оставлял след, чтобы сократить дорогу. Наконец я увидел самого лося. Он стоял с низко опущенной головой, повёрнутой к собаке. Между нами был овраг, поросший редкими осинами. На одно мгновение мелькнула за деревьями тёмная фигура зверя, но тут же он бросился в сторону и исчез в брызгах снега, под заливчатый лай Ижмы.
– Той-той-той! Улю-лю! – неистово закричал я не своим голосом, подбадривая охрипшую Ижму и снимая на ходу ружьё».
Как достоверно показано, как охотник из человека превращается в зверя, прачеловека, охотившегося на мамонта, чьи инстинкты не уступали звериным, а силы позволяли сражаться колом и дубиной против самых страшных животных. И человек-зверь участвует в смертном пробеге, где один – охотник, а другой – жертва. Но что вдруг происходит? «Мне стоило невероятных усилий выпростать лыжи, подняться, привести в порядок ружьё. Я взглянул туда, где лежал лось, – зверя там не было. Подняв глаза, я увидел его на противоположном склоне оврага: он медленно и тяжело, утопая в сугробах, выбирался наверх. Там, на опушке, снег был мелкий; наступала темнота – зверь мог ещё спастись. Молча сидевшая возле него Ижма поглядывала в мою сторону. Теперь лось был вне выстрела. Какого напряжения стоила ему эта последняя попытка уйти от меня! Как силён был гнавший его ужас смерти! Мне достаточно было, стряхнув оцепенение, подойти к подножию склона, чтобы выстрелить наверняка. Но я… медлил». Что это? Это милосердие, которое порой касается наших сердец. Ведь и до мозга костей охотники однажды вешали ружья на крюк; так было с Аксаковым, Соколовым-Микитовым. Олег Васильевич не повесил ружья на крюк и до девяноста лет ездил на тягу вальдшнепа, балуясь этой благородной охотой. А милосердным при этом был.
До конца своих дней Волков трепетно любил своих охотничьих собак, пойнтеров. На собачьей прогулке случилось несчастье. Ведь и умер-то писатель из-за обычного коммунального бардака, упав в 1993 году, не заметив, в вырытую ремонтниками яму во дворе, когда гулял с любимым пойнтером. Три года промучился, обезноженный, намыкавшись, Олег Васильевич отошёл к Господу в 1996 году. Одна газетёнка додумалась до заголовка «Чего не смог ГУЛАГ, сделал Мострест». Чёрный юмор – и горькая истина.
Любил пойнтеров. В своём очерке «Мои любимцы – пойнтеры» воспел всех своих друзей-собак: «Мне приходится повторяться: и в этом Рексе проявились самые привлекательные черты характера и свойства пойнтеров – горячих, даже неистовых в поле и неизменно миролюбивых и покойных в домашних условиях. Он, само собой, сделался любимцем детворы во дворе дома, где я живу. И даже пожилые женщины, что от века предубеждённо относятся ко всем собакам, почитая их созданными им в пику, проходят мимо Рекса без заранее подготовленных язвительных замечаний. Лишь грубость и несправедливость способны ожесточить пойнтера, сделать его агрессивным…. В смысле спортивном и в эстетическом отношении – у пойнтера среди прочих легашей нет соперников!»
Поразительно современно звучат пророческие слова старого писателя: «Немало материалов было в защиту природы. Видимо, сама жизнь подготовила меня к этому поприщу. С юности увлечение охотой – это заслуга отца. В лагерях, когда из-за колючей проволоки я видел прекрасный мир вокруг: нетронутые боры, чудесные реки, – эстетическое восприятие природы утешало, давало силы жить. А потом захотелось поделиться мыслями о необходимости бережного отношения к живому с читателями. После освобождения старался по мере сил выступать за сохранение природы, объединять вокруг этой идеи людей. Правда, теперь я как-то разуверился в возможности добиться реальных результатов. Теряем многое именно потому, что внушили себе: всего-то у нас с лихвой, как ни хозяйничай – природа наша настолько щедра и богата, всегда хватит. Мы очень по-хищнически относимся к своей природе, не можем приучить себя быть рачительными, добрыми хозяевами. Многое уничтожаем, загрязняем без нужды. Не раз, к примеру, писал о драме российского кедра – он почти истреблён. А сколько погублено озёр, водотоков?.. Сейчас мы часто бываем свидетелями того, как безобразное хозяйствование опустошает целые районы».
Как писал Б.И. Марков: «Волков-охотник предпочитал честный выстрел». Точнее не скажешь. В яблочко. Ведь «как легко в пылу преследования добычи, в охотничьей горячке переступить грань, за которой охота становится кровожадным и жестоким делом»… Да только ли охота?
Все статьи номера: Русский охотничий журнал, май 2024
