Дома случился переполох. Помню, прихожу я домой (1999 год), а мне говорят: «Тебе Баталов звонил!» А я за неделю до этого у вохровца во ВГИКе оставил письмо для великого русского актёра Алексея Владимировича Баталова с просьбой уделить мне время и поговорить о Паустовском. И вот переполох в благородном семействе.
А через несколько часов держал я телефонную трубку, в которой звучал неподражаемый, знакомый миллионам голос: «Слушай, ты лучше съезди в Тарусу. Давай я тебе дам телефон. Сам я тебе уже не смогу помочь, потому что всё, что знал, – написал». И Алексей Владимирович ещё несколько минут объяснял и доказывал, как лучше поступить. Баталов был одним из любимых у нас в семье актёров, я его знал и, конечно, Паустовского знал, 6-томное собрание сочинений «Гослитиздата» стояло на полке, зачитанное до непотребного состояния, корешки едва держались на положенном месте.
Биография Паустовского писана-переписана, брались кто попало и придётся: от преподавателя областного пединститута Л.П. Кременцова до писателя Ю.П. Казакова. Зачем в таком случае повторять общеизвестное? Разве что замечу: Константин Георгиевич – москвич. А москвич – это звучит гордо, особенно сегодня, когда этот городской вид почти поголовно вымер. Родился Паустовский 31 мая 1892 года в семье отставного унтер-офицера, железнодорожного конторщика Георгия Максимовича и его супруги Марии Григорьевны, был младшим (по счёту – четвёртым; братья Борис и Вадим и сестра Галина) ребёнком.
И.С. Соколов-Микитов в гостях у Паустовского в Тарусе
Появился он на свет в Гранатном переулке: «До сих пор Гранатный переулок осеняют, говоря несколько старомодным языком, те же столетние липы, какие я помню ещё в детстве». А ещё писатель напишет, что остро чувствовал: «Я родился в Москве, крестили меня в Георгиевской церкви (что на Всполье), и Москва преобразила мою хохлацкую кровь, дала ей древность и крепкую свежесть русской земли». Потом долго жил в Киеве, Одессе, оставивших след в душе на всю жизнь. Синее море, которое называется Чёрным. Санитар на фронтах Первой мировой войны. Работа в легендарной газете «Гудок» с Олешей, Булгаковым, Ильфом и Петровым. Наконец, отношения с Александром Грином, чья судьба будет маяком для Паустовского, а он будет дочерчивать романтическую линию в русской литературе до конца своих дней. Первый съезд писателей. Высокая правительственная награда. Война, фронтовые мытарства в звании интенданта. Преподавательская деятельность в литературном институте (нужны были деньги). Просьба к Берии построить дом в Переделкино. Защита слабых и обиженных. Киносценарии. Но биография – это всего лишь собрание цифр.
«Поговорим, наконец, о творчестве!» – справедливо думает читатель. А я вот буду пристрастен, оценивая произведения этого замечательного мастера: у меня своя «шкала» Паустовского. Что-то я до сих пор перечитываю, получая огромное удовольствие, но большинство вещей, доставлявших радость в прошлом, казавшихся откровением от «доктора Пауста», сейчас я уже читать не стану. Хотя до вывода А.Т. Твардовского, писавшего в дневнике: «Паустовскому всё же сегодня выдан некролог в „Правде“ с портретцем, в „Известиях“ – без. Писатель он безусловно плохой, но всё же хоть человек старой веры литературной. Благоговевший перед ней – литературой, что не только недоступно людям, привыкшим заведовать ею, но и предосудительно, как пережиток язычества после введения православия», – я не дошёл, но «романтическое» у Паустовского мне со временем стало чуждо, кажется слишком литературным и «стилистическим». И ничего тут нет странного: ты меняешься с течением времени – возраст накладывает отпечаток. Но был ли Константин Георгиевич до конца искренен в своих произведениях? Я не знаю…
К.Г. Паустовский на вечере, посвящённом 75-Летию М.М. Пришвина
Требовалось самоубийственное мужество, нужна была правда, за которой в 1930-е последовали бы выводы с репрессиями, и вот писатель молчаливо обходил опасное место стороной (биографическая «Повесть о жизни»). Можно ли это ставить в вину? Тот же Соколов-Микитов с конца 1920-х бросил крестьянскую тему, главную в его писательской жизни, став только «путешественником и охотником»; в «егеря Михаила Михайловича» перевоплотился Пришвин, попробовав форму романа-сказки, повести-сказки, затаившись и лукавя. Значит, и Паустовский большого греха не сотворил. И всё же, возможно, именно в этом кроется причина, что, в конце концов, Константин Георгиевич не получил Нобелевскую премию, не дотянув до Великой правды Бунина, Пастернака, Шолохова?
В чём феномен Паустовского? Да, да, в романтике странствий, в умении видеть и восторгаться. И за эти свои лучшие качества Константин Георгиевич часто награждался чувствительными оплеухами. Так, за рассказ 1943 года «Ленинградская ночь» (посвящённый знаменитой симфонии Шостаковича) Ольга Берггольц не пощадила автора: «Независимо от благих намерений, нужно потерять гражданский и писательский стыд, чтобы изображать великую ленинградскую трагедию посредством этаких „па-де зефиров“. Я вовсе не хочу сказать, что нужно писать только так, „как было в жизни“. Нет. Но для того, чтобы сочинять, вымышлять, отбирать, то есть чтобы проделать всю подлинную творческую работу художника и сказать настоящую правду о жизни – необходимо точно знать действительность, и много о ней знать. Есть темы, которые требуют, наряду со смелостью и дерзанием, величайшего художественного целомудрия».
Ну что же, как подлинного лирика, романтика, порой заносило Константина Георгиевича, но Берггольц била смертным боем, после такой критики можно и закончить с литературой. Куда бы хуже? Ещё страшнее оценка А.Т. Твардовского, отказавшего Паустовскому в печатании очередной книги «Повести жизни» на страницах «Нового мира»: «В ней нет мотивов труда, борьбы и политики, по-прежнему в ней есть поэтическое одиночество, море и всяческие красоты природы, самоценность искусства, понимаемого очень, на наш взгляд, ограниченно… И, главное, во всём – так сказать, пафос безответственности, в сущности, глубокоэгоистического „существовательства“, обывательской, простите, гордыни, коей плевать на „мировую историю“ с высоты своего созерцательского, „надзвёздного“ единения с вечностью». Паустовский крепко обиделся на Твардовского и на «либеральный» журнал. И имел на это полное право: когда вдруг объявляют, что твоя судьба – «бедная биография», а тебе к тому времени идёт 67-й год, можно сорваться с цепи.
Почему же Паустовскому так близки были несвоевременные мотивы Грина, Андерсена, Блока, ведь был он взрослым мужчиной, жил и работал в Советском государстве, где партия решила, о чём и на какие темы писать? Паустовский словно бы не слышал гремящий набат коммунизма. Всю жизнь Константин Георгиевич метался в поисках личного и писательского счастья. К.А. Федин – друг – в письме к И.С. Соколову-Микитову, может быть, ближе всех был к истине: «Мчится жизнь, и часто кажется, что мчится мимо. На самом-то деле уносит с собой тебя, как песчинку. И у каждого – своё. Вот Костя Паустовский ушёл от жены, бросив ей всё: и дом, и дачу, которую даже не обжил и не достроил. Ушёл к другой, в надежде, что „допишет“ лучше то, что не дописал с прежними. Может, оно и так. А может, гири станут ещё тяжелее. Ведь совсем-то без гирь художников нет, и чем больше художник, тем они страшнее. Но, видимо, нет ничего соблазнительнее бегства. Мне кажется, во всяком случае, что всякий уход объясним скорее бременем жизни, от которой бегут, чем лёгкостью той новой жизни, на которую меняют старую. Уходят – лишь бы уйти, а куда – всё равно!»
«Поводырём по всей России ты сказку за руку водил…» – прочитал однажды Паустовский стихотворение Павла Васильева великому пролетарскому писателю, и будто бы Горький проокал: «Да вы кто – прозаик или поэт? Пожалуй, поэт». Да, и в этом ярко выраженный феномен писателя: он всё пропускал через розовый свет романтики, манил, дарил надежду, убаюкивал. Очень важно в детстве встретиться с Паустовским: мещёрские истории, сказки, главы из «Золотой розы», книги «Наедине с осенью», «Дым отечества» – клад, способный обогатить и вдохновить на всю ставшуюся жизнь. Много едких и обидных слов прозвучало в адрес Паустовского, но в том-то и дело, что без этого хора не вырисовался бы характерный образ: значит, хватило ему сил, мужества и таланта, он всё перетерпел, творческим принципам не изменил, как писал, так и продолжал писать.
И чего стоят все ругатели, если сам Иван Алексеевич Бунин в 1946 году прислал открытку, где чёрным по белому выведено: «Дорогой собрат, я прочёл Ваш рассказ „Корчма на Брагинке“ и хочу Вам сказать о той редкой радости, которую испытал я: если исключить последнюю фразу этого рассказа („под занавес“), он принадлежит к наилучшим рассказам русской литературы». Вот счастье и триумф! И, к слову, не понравившуюся мэтру фразу включил в рассказ редактор, конечно, не спросив у автора разрешения. O tempora, o mores!
Но пора, пора нам уже теперь войти уверенными шагами в мир Паустовского: Мещёра, Солотча, Таруса. Посмотрим повнимательнее, как жилось и писалось властителю дум.
Хоть Константин Георгиевич был заядлым рыбаком, его значение и для охотничьей литературы довольно весомо. В 4-м номере «Охотничьих просторов» в 1954 году он дебютировал, потом периодически публикуя свои рассказы в альманахе. Имя Паустовского очень часто ставят рядом с Пришвиным. Их сближение началось во второй половине 1940-х годов, хотя, как пишет О. Трушин, «они никогда вместе не рыбачили и уж тем более не охотились: Паустовский хоть и брал в руки ружьё, как говорится, за компанию, но охотником как таковым никогда не был. При встрече они особо не любезничали, но прекрасно понимали друг в друге увлечённость словом». В некрологе Пришвину Константин Георгиевич вывел великую формулу: «Природа не умирает и слепо не повторяется. И потому не может умереть то, что написано о ней со знанием, поэтической точностью и любовью». Духовные люди заключили бы это высказывание древним словом аминь, так это по случаю.
Рыбалка – как много в этом звуке! «…вчера Рувим вытащил на Канаве двух линей по 5 фунтов каждый – они примерно раз в пять больше Серёжиного линя. Я поймал щуку в два фунта, а Аркадий (Гайдар) – щуку на шесть фунтов. В общем – сенсация». Или вот ещё: «Если лишить меня возможности удить, то я не смогу писать». И ещё: «Так мы живём в палатке на лесных озёрах по нескольку дней. Наши руки пахнут дымом и брусникой – этот запах не исчезает неделями. Мы спим по два часа в сутки и почти не знаем усталости. Должно быть, два-три часа сна в лесах стоят многих часов сна в духоте городских домов, в спёртом воздухе асфальтовых улиц». И главное: «Я и Рувим, описанный в этой книге, мы оба гордимся тем, что принадлежим к великому и беззаботному племени рыболовов. Кроме рыбной ловли мы ещё пишем книги. Если кто-нибудь скажет нам, что наши книги ему не нравятся, мы не обидимся. Одному нравится одно, другому совсем иное – тут ничего не поделаешь. Но если какой-нибудь задира скажет, что мы не умеем ловить рыбу, мы долго ему этого не простим». Очень хотел Паустовский, как некогда С.Т. Аксаков, написать свои записки об ужении, но не собрался. А жаль! Он бы сумел как никто, ведь дошёл до того, что заявил, будто «каждый настоящий рыболов – в душе поэт»
С А. Гайдаром
Милый Константин Георгиевич, ведь это вам обязаны тысячи рыбаков и охотников своим приобщением к великим «страстям» с младых ногтей. Как волнительно читались строки о ночёвках у костра, походах, рыбалке и дремучих лесах! «В Мещёрском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха. Но всё же край этот обладает большой притягательной силой. Он очень скромен – так же, как картины Левитана. Но в нём, как и в этих картинах, заключена вся прелесть и всё незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы. Что можно увидеть в Мещёрском крае? Цветущие или скошенные луга, сосновые боры, поёмные и лесные озёра, заросшие чёрной кугой, стога, пахнущие сухим и тёплым сеном. Сено в стогах держит тепло всю зиму. Мне приходилось ночевать в стогах в октябре, когда трава на рассвете покрывается инеем, как солью. Я вырывал в сене глубокую нору, залезал в неё и всю ночь спал в стогу, будто в запертой комнате. А над лугами шёл холодный дождь и ветер налетал косыми ударами.
В Мещёрском крае можно увидеть сосновые боры, где так торжественно и тихо, что бубенчик-„болтун“ заблудившейся коровы слышен далеко, почти за километр. Но такая тишина стоит в лесах только в безветренные дни. В ветер леса шумят великим океанским гулом и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам. В Мещёрском крае можно увидеть лесные озёра с тёмной водой, обширные болота, покрытые ольхой и осиной, одинокие, обугленные от старости избы лесников, пески, можжевельник, вереск, косяки журавлей и знакомые нам под всеми широтами звёзды. Что можно услышать в Мещёрском крае, кроме гула сосновых лесов? Крики перепелов и ястребов, свист иволги, суетливый стук дятлов, вой волков, шорох дождей в рыжей хвое, вечерний плач гармоники в деревушке, а по ночам – разноголосое пение петухов да колотушку деревенского сторожа». Прочитав эти рассказы, хотелось бросить всё: дом, семейные обязанности, работу, – собрать рюкзак и бежать на вокзал: так опьяняюще действовала проза на горожанина, живущего изо дня в день как заводная игрушка.
Интендант Паустовский
Сказки Паустовского особенные, в них реальность так переплетается с фантастикой, что не всегда очевидно, где что, кажется, события взяты из жизни. И что с того, что звери и птицы разговаривают человеческим языком? Разве не трогают душу такие строки из «Дремучего медведя»? «Когда Петя-маленький подрос, бабка Анисья определила его пасти колхозных телят. Телята были как на подбор, лопоухие и ласковые. Только один, по имени Мужичок, бил Петю шерстистым лбом в бок и брыкался. Петя гонял телят пастись на Высокую реку. Старый пастух Семён-чаёвник подарил Пете рожок, и Петя трубил в него над рекой, скликал телят. А река была такая, что лучше, должно быть, не найдёшь. Берега крутые, все в колосистых травах, в деревах. И каких только дерев не было на Высокой реке! В иных местах даже в полдень было пасмурно от старых ив. Они окунали в воду могучие свои ветви, и ивовый лист – узкий, серебряный, вроде рыбки уклейки, –дрожал в бегучей воде. А выйдешь из-под чёрных ив – и ударит с полян таким светом, что зажмуришь глаза. Рощицы молодых осин толпятся на берегу, и все осиновые листья дружно блестят на солнце. Ежевика на крутоярах так крепко хватала Петю за ноги, что он долго возился и сопел от натуги, прежде чем мог отцепить колючие плети. Но никогда он, осердясь, не хлестал ежевику палкой и не топтал ногами, как все остальные мальчишки. На Высокой реке жили бобры».
Как позабыть артельных мужичков размером с шишку из сказки? До сих пор слышу голос из детства: «Это мы и без тебя понимаем! – закричал рыжий мужичок. – Ослобонить! Какая шустрая нашлась! Вот ты сама пойди и ослобони. Только как? – Дед Прохор сказал, что надо бы сплесть из паутины поясок с золотым волосом и доставить его Маше. Как она его наденет, тут же волки падут на землю, издохнут, а барсуки друг дружку пиками переколют. Вот я и надумала: не взялась бы ваша артель за это дело? Уж очень вы неприметные. Вам даже во вьюшку влезть ничего не стоит».
На привале
«Терпенник Константин Георгиевич. Ой какой терпенник!» – так для себя охарактеризовала деревенская прачка писателя Паустовского. Что же, возможно, такой он и был. Верил в идеалы, видел мир через очки романтика, не писал доносы и имел мужество не подписывать общие письма с проклятиями Зиновьевым и Каменевым, Бухариным и Рыковым, военачальникам – врагам народа, не травил Зощенко и Ахматову, Пастернака, Солженицына, Бродского, Синявского и Даниэля… Разве мало? Константин Паустовский всегда оставался ярчайшей индивидуальностью: хором лаять не умел. Россию любил, но непоказно, не для галочки или награды, любил настоящей, с щемящей болью, любовью, когда знаешь, что в финале ждёт трагедия, но ничего не пытаешься изменить. Сам он записал: «В России надо уметь ненавидеть, тогда только мы можем встряхнуться». Вот вам и «терпенник», гуманист и молчун!
За Константином Александровичем Фединым я могу повторить, выражая отношение к Паустовскому: «Искренно хочу и желаю тебе той независимости, сосредоточенности, о которых ты мечтаешь и которые необходимы, чтобы выразить себя по-настоящему». Только Константин Георгиевич давно всем и всё доказал, а ныне вечным сном спит в Тарусе на Оке недалеко от Ильинского омута. С кем тогда я разговариваю? А вот разговариваю, похоже, уже с Паустовским и с самим собой. И, когда писал очерк, подбирал материалы, словно бы прожил опять своё детство и юность, сбросив с плеч гнёт лет, приобретённые в людях недоверие, горечь, скепсис, тоску. И кажется, всё, что сказано о Паустовском колючего, – наносное, а главное – в чудесных строчках из рассказов и сказок. И веришь писателю и готов за ним следовать опять со слепым доверием.
К.Г. Паустовский на могиле И.А. Бунина на Сент-Женевьев-Де-Буа
В настоящих людях навсегда заложено, что так остро, глубоко и честно выразил Константин Георгиевич: «Можно ещё много писать о Мещёрском крае. Можно написать, что этот край очень богат лесами и торфом, сеном и картофелем, молоком и ягодами. Но я нарочно не пишу об этом. Неужели мы должны любить свою землю только за то, что она богата, что она даёт обильные урожаи и природные её силы можно использовать для нашего благосостояния! Не только за это мы любим родные места. Мы любим их ещё за то, что, даже небогатые, они для нас прекрасны. Я люблю Мещёрский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно. На первый взгляд – это тихая и немудрая земля под неярким небом. Но чем больше узнаёшь её, тем всё больше, почти до боли в сердце, начинаешь любить эту обыкновенную землю. И если придётся защищать свою страну, то где-то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и этот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное, как бы невзрачно на вид оно ни было, – этот лесной задумчивый край, любовь к которому не забудется, как никогда не забывается первая любовь».
И детство-тропинка переходит в широкий большак, а большак этот Россия – с нашими судьбами, страстями, скорбями и радостями. И как летит время: только вышел на дорогу, а уже замаячил конец пути… И в момент, когда задавили тяжёлые раздумья, не рассмотреть ли мир в розовом свете, каким его часто описывал Паустовский? И станет легче.
Все статьи номера: Русский охотничий журнал, июль 2025
