День отлета наступил – три года я его ждал, словно глотка воды в пустыне… Неизвестность всегда пугает, небольшой страх червячком грызет где-то в глубине души – смогу ли, по себе ли ношу выбрал? Не опозориться бы! Отрыв «Боинга» от земли закладывает уши – думаю о своей лайке Яне, как-то она там? Этот перелет для нее первый, я не смог оставить дома собаку – хотелось показать ей соболя и вместе с ней попробовать на вкус терпкий вкус промысла.
По пути общался с якутом: смотрели фотографии друг у друга, мой собеседник недоумевал – чего я забыл на промысле с эвенками, и благодарил Бога, что родился якутом, а не юкагиром, эвеном или эвенком. Рассказывал мне про давящие морозы, про шатунов, но я был спокоен и ждал только одного – быстрее оказаться в тайге, вдохнуть ее воздуха, померить ногами ее неведомые просторы.
Утром самолет под аплодисменты сел, и вот очередной шаг к мечте сделан – я в Якутске. Столица встретила нас снегом и мягкой погодой. Город со всех сторон окружен стеной величественных сопок-бырранов, поросших лиственницей и низкорослой, замученной морозами и ветрами березой. Бросалось в глаза отсутствие голубей, ворон, сорок, да и вообще каких-либо птиц – исключение составляли синички, то тут то там возникавшие на ветках тальника. Меня встретил Валера, и минут через пять мы общались, словно старые друзья – этот немногословный человек удивительно быстро располагал к себе, за его сдержанностью чувствовалась настоящая крепость характера человека, чья жизнь прошла в этом суровом крае.
Времени было мало – назавтра нам надо было проехать около шестисот километров до поселка. Дорога была долгой и трудной, но сначала был переход через Лену, славящуюся суровым нравом и с легкостью забирающую жизни пытающихся идти против ее воли. Реку форсировали на катерах с воздушными подушками. Даже в кабине чувствовалась ее сила (около берега она сворачивала ледяные оковы, превращая их в «сало»), я крепко обнимал уставшую Яну, и когда мы почувствовали под собой твердь земли, то оба вздохнули с облегчением…
В поселке я очутился среди настоящих охотников, для которых охота и тайга – неотъемлемая часть жизни. Их познания о звере настолько глубоки, что понимаешь, какая между нами пропасть – им не страшны смертельные опасности тайги, каждый не раз смотрел в лицо погибели, но выживал, выходил живым из схваток с амиканами («медведь» – эвенк.), спасался из полыньи в тридцатиградусные морозы и проходил десятки километров по тайге до палаток. Все – бывшие оленеводы, большая часть жизни прошла в дальних кочевьях, некоторые только недавно обзавелись домами, но зов предков не дает им сидеть на месте, и, бросая семьи, днями напролет они гоняют соболя, ставят капканные путики, скрадывают лосей и сокжоев (северных оленей). Я с упоением слушал их рассказы, лишенные бравады, присущей охотникам средней полосы, – им незачем врать и приукрашивать: рядом сидят те, кто живет на соседнем участке и не одну сотню раз попадал в такие же передряги – это не загонная команда или «вышечники». Любой из них может в одиночку гнаться за лосем сутки и скрасть его, либо несколько раз нагнать стадо оленей и брать по нескольку голов. А, скажу наперед, подойти к сокжою так же сложно, как к стреляному опытному секачу. Теперь, когда все волнения уже позади, я счастлив, что судьба свела меня с этими замечательными людьми, и рад, что получал азы лесной науки под их чутким присмотром.
С утра я немного посмотрел на поселок, но мои новые друзья предостерегли от походов по нему. Приглашение чужого на участок не одобряли старики, да и чтоб других вопросов не возникало – только в сопровождении. Но атмосфера была дружеской, много общались, рассказывали друг другу о своих местах и разошлись далеко за полночь. Мне выделили «Буран», это было настоящим шоком – ведь кроме велосипеда и лошади я ничем не управлял, но спокойные ответы Валеры на мои робкие «не умею» возражений не терпели. Вскоре я уже знал даже, как поменять балансир или гусеницу. Вообще проникся к этой технике уважением: трудяга снегоход – ломает деревья, но прет на себе нарты с бочкой, я с удивлением смотрел, как Валера меняет сломанные рессоры (на морозе сломанную – на деревянную, руки ловко вяжут узлы, и чувствуешь себя рядом с матерым таежником неуклюжим).
День отъезда, как и все последующие, выдался солнечным, что делало эти сказочные виды еще более прекрасными. Испытания не заставили долго ждать – Алдан на всем протяжении был покрыт полыньями со свинцовой водой, но опытный взгляд эвенка безошибочно определял, где надо проскакивать – эти люди вообще все трудности переносят спокойно, ведь в тайге никто жилетку не подставит: приходится и движок ночью при минус сорока в одиночку разбирать и собирать. Меня восхищала эта черта – глядя на них, я старался не показывать, что мне тяжело, иногда казалось, что вот он, срыв, но нет – все вскоре становилось на места. Предел прочности человека высок – главное знать, как им пользоваться и не паниковать, ибо паника – это смерть, тайга проглотит и не заметит.
Дорога была сильно разбита тракторами, да еще и балансир почти съеден. Бочка бензина так и норовила опрокинуть нарты в колею, но, словно живые, сани гасили большую часть ударов. Иногда путь дарил пару ровных километров и тогда я понимал, как мало надо для счастья – лишь бы спина отдохнула и руки, а уж глоток чая и блин с мясом у шаман-дерева казался чем-то небесным. Там на поляне собрались промысловики, заходившие на участки, каждый просил удачи у бога тайги – Байаная, приносил еду и вязал ленточку с желанием; принес дар и я, дабы не выделяться и не вызывать пересудов – тут мелочей нет. С охотниками были собаки – кто-то вез таких стариков, которым выйти с промысла была уже не судьба, но их дело – передать опыт молодым, тем, кто идет впервые. Тайга сама примет решение – кому жить, а кому нет, у нее свой закон, а людские остались на том берегу Алдана.
Моей верной спутнице Яне было особенно тяжело: с тепла сразу в мороз, да еще на коротком поводке за нартами. Местные собаки привыкшие – как чего, так сразу запрыгивают в нарты, а моя сперва не хотела ни в какую. Я переживал за помощницу – осунувшиеся бока, закровившие от наста лапы, но она стойко переносила тяготы, только после сорока километров пути усталость взяла верх и лайка смиренно легла сзади меня около канистры с соляркой. Был сильный мороз, но «Буран», как норовистый жеребец, не давал замерзать. Я уже весь кипел, а дорога не хотела заканчиваться. Ненадолго меня подменял местный паренек – Вадим, его «Буран» стал в тайге в пятидесяти километрах, и он взял управление – с моих плеч словно упала гора. Суставы кистей закаменели, спина стояла колом, но я был счастлив: кругом – та самая тайга, о которой я мечтал, воздух пронизан запахом лиственницы и звенел словно хрусталь. Что еще надо человеку, у которого есть карабин, собака и свобода? Наконец мы достигли первого участка – там в избе пьем чай, подъехал хозяин, мои попутчики начинают живо общаться на саха, из вкраплений русских слов узнаю, что соболя мало, наст и многоследица, но не беда – надеюсь на Яну, она не подведет! Вскоре Вадим сходит у своего «Бурана» и вновь я «беру повод».
Ночь постепенно вошла в свои права, а перегоревшая лампочка фары и заросли «мордохлыста» еще раз проверили крепость моих желаний. Но это были мелочи – я чуял, что большая часть пути позади и Байанай напоследок проверяет, достоит ли я получить себе в трофеи его подопечных. Вот уже и балансир съеден и снегоход неуправляем – наступает предел прочности ... и наконец я вижу через целлофановое окно огонек! Нас встречает пожилой эвенк – невысокого роста, крепкий, он напоминает мне местные низкие лиственницы, битые ветрами, но живущие наперекор всему. Жму его руку с узловатыми пальцами, многие суставы которых выбиты и искривлены. Из этого рукопожатия понятно, что человек силен, не по годам подвижен и тут он дома. При свете лампочек, за чаем, коего от потери влаги я выпил два чайника, внимательно изучаем друг друга – как бы между делом. Крепкое сухое тело, мускулистые руки, сломанные уши выдают в нем борца, он смотрит на мои и тоже улыбается. «Борец?» – спрашивает. «Да, вольная», – говорю я. Первое впечатление сложилось хорошее – дядя Саша был настоящим кладезем таежных тайн и человеком тяжелой судьбы. Его тело носило многие памятки лихой жизни – от встреч со зверями до семи ножевых. О трудностях, что могли согнуть любого, эвенк рассказывал с юмором. Они вообще все неурядицы переводят на юмор – от нападения амикана до огнестрела, – удивительные люди. Дядя Саша стал моим учителем на те две недели. Можно сказать, что в его лице я встретил своего Улукиткана, Дерсу Узалу или Карарбаха. В отличие от немногословного Валеры (нашего лидера) старик был общителен и отвечал на все мои вопросы, рассказывал много историй из жизни лесного кочевника. Мы с ним сдружились, как, впрочем, и с Валерой, но дядя Саша более притягивал своим юмором, неиссякаемой энергией. Валера был более серьезен, немного старше меня, но даже старик видел в нем главного.
Север – это совсем другой уклад людской жизни: он не терпит суеты, все идет размеренно и подчинено своим определенным законам, сложившимся в условиях этой суровой местности, но как бы ни было все обстоятельно, настал мой первый охотничий день. Этот опыт был жестким уроком – тайга быстро поставила меня на место: было жутковато, давили ее огромные просторы, я ощущал себя песчинкой, которую эти сопки сотрут, не заметив. Честно бросив все свои силы на добычу трофея, я вернулся в избу пустым и опустошенным. Напарники расспрашивали об охоте, о том, сколько прошел, но в их словах не было ни укора, ни похвалы. Второй день прошел так же, Валера и дядя Саша настраивали путики, каждый принес по глухарю (так я и рассмотрел свою мечту – каменного глухаря – вблизи, а глядя на сопки, думал: «Есть ли там мой?»).
Эвенки подготовили капканы – это основные безмолвные кормильцы, и только после этого можно было начинать ходить с собакой. Соболь держался на верхушках сопок по голубике, у подножья следов не было. Вечером второго дня я уже не знал как быть, что предпринимать – специфика охоты не та. Надежду вселил дядя Саша: «Завтра пойдем – покажу как тропить, посмотрю твою собаку».
Еле дождавшись утра, мы двинули с дядей Сашей вверх на сопку. Темп старика был высоким, скажу честно, я еле поспевал. Все время пытался уловить, за что цепляется его взгляд – даже в белой книге я читал все далеко не так четко. Протыкая след тростью, он говорил точное время перехода, примерное расстояние хода животного, знал, где какой соболь живет. Сейчас мы были на территории старого кота. Вот дядя Саша внимательно смотрит на след и коротко говорит: «Час назад, от нас около двух километров, кормится голубикой. Остынем – и за ним». Мне не терпелось гнать соболя, но я не смел перечить эвенку, ибо знал, что просто так он ничего не скажет. Собак мы держали привязанными к поясу, дабы не пошли за сокжоем, и пускали только на теплый след. Учитывая, что моя Яна ни разу соболя не видела, я не торопился. Началась погоня – эвенк шел сбоку следа, не сворачивал на жировки, а давал большие круги, наверстывая время. Кот выходил на следы оленей, на заячьи тропы, но цепкий глаз «дядь Саши» точно все вел. По ходу старик объяснял мне особенности тропления: в отличие от куниц соболя верхами не ходят и много ходят днем. Очередная проверка следа, и старик говорит: «Пускай собаку, до него метров четыреста». Яна уже и сама начала показывать интерес, натягивать поводок. Мы пускаем лаек, куцый восточник и моя Яна уходят на махах, моя поопытнее в охотах, отрывается вперед. «Скоро залает», – коротко говорит старик. Что творилось внутри, как я ждал этого – время тянулось вечно. Лай моей помощницы оповестил округу о том, что дело сделано. Расстояние было точно таким, как говорил дядя Саша. Лечу туда со всех ног, и вот он – соболь.
Крупный кот сидит на лиственнице и с безразличием смотрит вниз, словно понимая, что кончилась его тропа. На лай слетелись кедровки, словно прощались с хозяином этой горы. Все сложное позади, и вот – после щелчка мелкашки – я держу своего первого соболя. Эмоции просто переполняют…
Продолжение следует.
«Русский охотничий журнал», февраль, 2016
