Об охотниках во время Великой Отечественной войны написано немало. Как правило, большая часть художественной или научно-популярной литературы посвящена снайперам или разведчикам, имевшим до войны опыт охоты. Конечно же, люди, получившие ещё в мирное время навыки меткой стрельбы или бесшумного передвижения по лесу, на фронте сразу попадали в разряд ценных специалистов. Особенно в этом отношении выделялись представители народов, чей образ жизни был достаточно плотно связан с промысловой охотой, достаточно вспомнить эвенка Семёна Номоконова или нанайца Максима Пассара.
Заметно менее известен экономический вклад в Победу. Как правило, данные о заготовках охотниками мяса или пушнины приводятся в сухих и скучных статьях или научных трудах, мало интересных кому-то, кроме очень узкого круга специалистов.
И совсем «за кадром» остался тот факт, что советские охотники в годы войны искренне пытались помочь и ускорить победу не только своей работой, но и, как это принято сейчас называть, креативными идеями. К сбору подобных идей в те годы относились весьма серьёзно. А поскольку большинство авторов идей предпочитали обращаться с ними не «по инстанции», а как можно выше, чаще всего адресуясь «лично И.В. Сталину!», заниматься первичным разбором корреспонденции приходилось отдельно созданной канцелярии при ЦК. Письма, как правило, сортировались «по тематике» и отправлялись «по профилю» в соответствующие учреждения: Генеральный штаб Красной Армии, Главное артиллерийское управление и так далее.
Одним из примеров таких предложений стало письмо Дмитрия Семёновича Амосова, начальника отделения кадров Актюбинского УНКВД. Товарищ Амосов, являясь заядлым охотником-любителем, до войны охотился в степях Казахстана на дроф. Причём в качестве оружия Дмитрий Семёнович использовал мелкокалиберную винтовку, стреляя с расстояния 150–200 метров (по его словам) в голову птиц. В письме товарищ Амосов утверждал, что таким образом у него получалось добывать по нескольку дроф из одной стаи, не вызывая тревоги у птиц, «а у птицы слух хороший, не такой, как у фашиста, завязавшего голову женским платком».
Именно свой опыт охоты на дроф с мелкокалиберной винтовкой товарищ Амосов и предлагал творчески адаптировать для нужд фронта. По мнению охотника из Казахстана, «гитлеровские волки в зимнее время в большинстве своём зарываются в окопы или блиндажи и в ночное время находятся под охраной часовых». Именно часовых и предлагал снимать из мелкокалиберной винтовки товарищ охотник, полагая, что при стрельбе с 150–200 метров звук выстрела вряд ли будет кем-то услышан. Для лучшего использования возможностей мелкашки к ней предполагалось приспособить магазин или барабан на 25–50 патронов.
В принципе, предложение было, как это принято говорить, «не лишено». Малокалиберные винтовки ТОЗ-8 и ТОЗ-9 были описаны в брошюре «Спутник партизана» ещё 1941 года издания. Схожим с Амосовым образом думают и современные писатели-фантасты, то и дело пытающие вооружить «попаданцев в прошлое» спецназовской мелкашкой:
«…Я согласовал с товарищем Берией заказ десяти тысяч модифицированных мелкокалиберных винтовок с глушителями для нужд войск и спецотрядов НКВД».
Более того, уже в наши дни в Ижевске на базе спортивной винтовки «Биатлон-7-2» и карабина «Соболь» по заказу Удмуртского УФСБ группой конструкторов под руководством В. Суслопарова была создана мелкокалиберная снайперская винтовка СВ-99.
Однако в годы войны специалисты Наркомата вооружений и «стрелкового отдела» ГАУ рассудили иначе. По их мнению, товарищ Амосов «переоценивает убойную силу мелкокалиберной винтовки, а также переоценивает беззвучность её выстрела». Поэтому предложение охотника из НКВД было сочтено не заслуживающим внимания.
Учитывая, что в это время достаточно крупной серией производились и шли на фронт глушители «Брамит» к штатным винтовкам, иного решения и не стоило ждать. Из «глушёной» трёхлинейки или СВТ охотиться за «гитлеровскими волками» получалось куда удачнее и надёжнее: зверь был живучий и, как принято говорить, «крепкий на рану».
Ещё более оригинальным было предложение профессора С.Н. Ушакова из Казанского химико-технологического института. Если товарищ Амосов предпочитал охотиться с малокалиберной винтовкой, то профессор, судя по всему, любил ружья побольше. Суть его многостраничного предложения сводилась к созданию «ружья-пушки» калибром около 20 мм. По замыслу профессора, его ружьё могло бы вести точную прицельную стрельбу на дистанцию примерно 400 метров, а на расстоянии в километр поражать более крупные групповые цели. В качестве примера возможности создания ружья со схожими характеристиками приводился слоновый штуцер Гринера 4-го калибра.
Профессор Ушаков посчитал, что применение современных (для 1942 года) нитропорохов, сверловки «парадокс» и пружинной накладки на приклад позволит создать «ружьё-пушку» весом примерно в 6–6,5 кг, обладающее вполне переносимой для среднего стрелка отдачей. При этом в качестве преимущества указывалось, что из ствола с «парадоксом» можно будет стрелять картечным зарядом без оболочки, что для классических нарезных мелкокалиберных пушек являлось невозможным. Для предотвращения опережения снаряда пороховыми газами в канале ствола, а также срывов с нарезов профессор предлагал снабжать снаряды ведущими поясками из свинца или «пластических масс» (в тексте упоминаются текстолит и волокнит).
Предлагалось создать два варианта ружья:
1) одноствольный однозарядный вариант – либо со скользящим затвором Бердана, либо «открывающийся по типу охотничьих ружей (рамка Перде и др.)»;
2) автоматический, с магазином на 2–4 патрона «по типу дробового автомата Браунинга».
Богатым был и ассортимент типов снарядов для «ружья-пушки». В него входили «высокобризантная граната с начинкой из гексогена», осколочная граната, зажигательная граната, картечь и, наконец, «особый снаряд, заполненный вязкой и липкой чёрной жидкостью». Последний, по мнению профессора, в сочетании с картечным или дробовым зарядом позволял выводить из строя любой танк независимо от толщины его брони.
В случае успешного применения «ружья-пушки» в пехоте профессор советовал также испытать сверловку «парадокс» в сочетании с низкой начальной скоростью в авиационных пушках.
В письме Ушакова весьма красочно расписывалось, что на ближней дистанции его «ружьё-пушка» будет даже эффективней пулемёта: 140 картечин в пяти выстрелах против 47 пуль в диске ручника Дегтярёва. На расстоянии же 500–1000 метров «ружьё-пушка» успешно заменяла и лёгкий миномёт, поражая (в письме профессора) вражеские станковые пулемёты и пушки.
Но, как и в случае товарища Амосова, специалисты из Наркомата вооружений и Главного артиллерийского управления оптимизм профессора отнюдь не разделили. По их мнению, подобное ружьё с малой начальной скоростью (а это было бы непременным условием сколько-нибудь переносимой отдачи) вряд ли бы смогло на средних дистанциях хоть как-то заменить миномёт, особенно при стрельбе по закрытым целям. Ещё более сомнительной выглядели описанные в письме Ушакова методы борьбы с вражеской бронетехникой.
С позиций послезнания можно заметить, что в чём-то придуманное Ушаковым «ружьё-пушка» напоминало американский ручной гранатомёт М79. Забавно, что первые прототипы американской системы были предложены почти одновременно с идеей профессора, в том же 1942 году. Но и американцам потребовались долгие годы и разработка специального боеприпаса, чтобы в 1961-м принять М79 на вооружение. При этом калибр его составил 40 мм.
Создать же в годы войны в СССР эффективные гранаты для подобного «ружья-пушки» в калибре 20 мм представлялось малореальным. Фактически, единственным патроном, которым предлагаемый мегадробовик смог бы стрелять, стал бы дробовой/картечный патрон. Да и то сомнительно, чтобы при этом была обеспечена надёжная работа автоматики. При этом по реальной боевой эффективности «ружьё-пушка» с картечью уступала бы не только ручному пулемёту ДП, но и пистолету-пулемёту Шпагина.
Надо сказать, что оба приведённых выше примера, хоть и были сочтены не заслуживающими внимания в тот момент, тем не менее были относительно реалистичны. По крайней мере, в сравнении с основной массой направляемых на имя И.В. Сталина прожектов. Что примечательно, и профессор, и сотрудник НКВД среднего ранга высказали идеи достаточно частного и сугубо технического порядка. Однако чем ниже по общественной лестнице находился автор идеи, тем, как правило, более глобальными материями он пытался оперировать. В большинстве своём рядовой и сержантский состав армии, а также работники тыла низовых категорий меньше чем на план разгрома вермахта за считанные недели не разменивались.
Так, зимой 1941–1942 года в Генеральный штаб КА поступила докладная записка из города Омска от курсанта батареи управления 82-го запасного зенитно-артиллерийского полка Бориса Бутакова. На 17 листах излагался план использования оленьего транспорта для глубокого рейда войсковых соединений в северо-западную часть Финляндии. Причём под «соединениями» курсант подразумевал не какие-то там жалкие батальоны или бригады, а могучую «оленью» армию в 200 тысяч бойцов, перемещающуюся на 250 000 ездовых оленях или нартах. Не были оставлены без внимания и союзники по антигитлеровской коалиции: в плане упоминалась желательность высадки английских десантов.
Хотя в первых строках письма автор жаловался на отсутствие свободного времени и желательность быстрейшей реализации своего плана, что «не дают возможности детально и координировано изложить его», тем не менее деталей в докладе оказалось более чем достаточно. От рельефа и метеорологической обстановки в Финляндии до расчёта предполагаемого рациона оленей (ягель + кормосмесь) и краткого, всего-то на два листа, описания конструкции грузовых и пулемётных нарт.
И, разумеется, курсант Бутаков, ссылаясь на свой 9-тилетний опыт работы на Крайнем Севере, достаточно подробно расписал, откуда и в каких количествах можно взять нужных для его плана оленей.
На бумаге всё выглядит настолько гладко и логично, что незнакомый с реалиями тех лет человек может даже изрядно удивиться, отчего же столь разумный и хорошо проработанный план так и остался нереализованным. Возможно, отпустив при этом пару нелестных слов по адресу Сталина и его горе-полководцев.
В реальности же можно сказать, что план курсанта даже был реализован – правда, в значительно меньшем объёме и без фантастических рейдов по финским тылам. Уже в конце осени 1941 года на заседании Государственного комитета обороны рассмотрели вопрос о создании оленно-лыжных частей – для транспортировки грузов на Карельском фронте. Правда, планы Сталина были значительно скромнее, чем у курсанта Бутакова: всего 10 000 оленей, 2 000 нарт и 1400 ездовых. Но даже выполнение этого постановления ГКО происходило, как принято говорить, «на пределе напряжения сил». Так, при формировании в Ненецком округе четвёртого по счёту батальона выяснилось, что лучших оленей уже отправили на фронт в составе первых трёх, поэтому пришлось брать «кто остался», включая слабых и необъезженных оленей. При отправке же выяснилось, что первые три батальона выели весь ягель на маршруте. Нарты и прочее снаряжение мобилизуемые каюры так же брали, в основном, свои.
Подводя итог, можно заметить, что традиции размышлять о судьбах вселенной, равно как и по чуть более мелким вопросам, с тех пор никуда особо не делись. И тем, кто по долгу службы вынужден иметь дело с подобной перепиской, можно только пожелать много сил и крепких нервов при составлении очередного ответа:
«Ваше предложение внимательно изучено. На данный момент оно не представляет интереса. При составлении дальнейших планов просим вас быть более реалистичным в расчётах и не отрываться от действительности».
