Три фотографии на моем рабочем столе – три мои ушедшие собаки. Бэн, начинающий стареть, но еще полный сил, увешанный наградами, как новогодняя елка. «Эта собака у любого эксперта получит «отлично», – говорила о нем Наталья Алексеевна Долватова.
Его сын Барт, совсем еще юный, смотрит на меня понимающими, всегда грустными глазами, словно предчувствуя свой скорый уход. И еще один потомок Бэна, Робби, в расцвете сил, все уже познавший и умеющий и потому исполненный гордости и величия.
Каждый из них неповторим. Каждый подарил мне бесконечно много. И уход каждого отзывался болью и чувством вины, желанием заново пережить совместные дни, поправить нелепые и столь очевидные ошибки. Вот только от ухода Робби боль не так сглажена временем, совсем свежа, и поэтому расскажу сейчас о нем.
Робби появился на свет, когда Бэну исполнилось 9 лет. Бэн был к тому времени чемпионом всех возможных выставок, чемпионами становились и его дети, и от потомка из следующей тщательно выбранной и спланированной «под себя» вязки ожидалось, естественно, продолжение отцовских подвигов. К тому же Бэн при всей своей природной одаренности характером обладал, мягко говоря, непростым, цельным и сильным, с которым я справлялся далеко не всегда. И жила надежда (да что там надежда – самоуверенная мысль!), что вот со следующей собакой теперь все пойдет легко и просто.
Разочарование поначалу было полным. Нет, все было при нем: и чутье, и экстерьер, и поиск. Но вот характер…
Унаследовав от своего титулованного родителя многие замечательные черты, Робби поначалу представлял собой типичного представителя «золотой молодежи» с ветерком в голове, этакого «enfant terrible». Если с Бэном, которого я корил за тяжелый неукротимый нрав, можно было спокойно гулять без поводка в парке, часами бегать с ним на лыжах, и достаточно было свистнуть пару раз, чтобы он оказался рядом, то с Робби… Когда я отстегивал поводок, он немедленно сумасшедшим галопом уносился к горизонту! Дури в нем было навалом, и чтобы ее хоть чуть-чуть выветрить, надо было пробежать как минимум до края Строгинской поймы и обратно. А еще он очень любил гонять собственную тень в яркий солнечный день. А еще был очень памятлив и вообще перестал подходить, если чувствовал за собой какую-то вину. Встанет в двух метрах, ляжет по команде, а в руки даваться – нет, извини. После получаса попыток изловить кобеля, которые производили на окружающих неизгладимое впечатление, я понял, что остается только сказать «Гуляй!» и ждать, пока он успокоится и забудет о возможном наказании.
Прекрасно поставленный Виктором Александровичем Селивановым, показывающий в его руках стремительный пойнтериный галоп, потяжки длиной в 15 метров, скульптурные стойки, а потом подводку прыжками, со мной он преображался. Нет, поиск, картинная стойка и подводка оставались прежними – только все это было уже без меня, где-то на другом краю поля, куда я при всем желании к подъему птицы не успевал. А потом появлялся Робби с сумасшедшими от возбуждения глазами, и все попытки успокоить его мало что давали. И не дай бог тетерева засидевшегося словить, как это случилось однажды в «Динамовском» хозяйстве в Ивановской области, когда Робби с этим злосчастным тетеревом бегал от меня по полю и демонстративно то ли трепал, то ли жрал его. Ох, какое было желание пальнуть «девяткой» по заднице!
Самое обидное, что собакой Робби уже в то время был незаурядной, чутьем не уступал отцу, неимоверно красиво работал. Только если с Бэном я знать не знал, что такое погонка, то с его сынком меня провожали сочувственными взглядами: «Опять погнал!» В результате у жюри рука не поднялась дать Д-2, несмотря на сумасшедшую дальность и стопроцентную верность, и комиссия приняла соломоново решение: за стойку 3 балла и, соответственно, диплом третьей степени. Правда, стилевые три пятерки, а за подводку, чтоб ей неладно было, все десять!
Сейчас, задним числом, я понимаю, что мои проблемы с Робби в то время были не только от его характера и недостатка регулярной работы в поле, но еще и от ревности. Всерьез я о собачьей ревности задумался, только когда мой третий кобель Барт съел мои три машины. Его – совершено спокойного, уравновешенного – нельзя было оставить одного в машине и с другой собакой у него на глазах уйти в поле. А ведь Робби тоже ревновал. Когда он появился, Бэн был еще в силе и с ним надо было охотиться, а Робка оставался дома. Потом, совершенно непланово, в 2003 году, когда Робби было всего три года, появился Барт – собака совершенно уникальная, первого своего коростеля отработавшая в пять месяцев, причем четко, по-взрослому, со стойкой, на глазах у Селиванова, после чего Виктор Александрович, до этого времени снисходительно приговаривавший относительно Борьки (так мы звали Барта дома): «Ну ничего, что под ногами, будет собака для охотника», неожиданно произнес: «А дай-ка, парень, я на тебя посмотрю внимательней!» Охотиться с Бартом я начал практически по первому полю. А Робби опять оставался дома или в машине и, конечно, ревновал. В итоге, оказавшись, наконец, в поле, дорвавшись до работы, со всей своей неуемной страстью спешил «взять от жизни все что можно»… ну и погнать в том числе.
Не знаю как (я даже не заметил когда), количество то ли времени, проведенного в поле, то ли просто прожитых лет, у Робби перешло в качество. Кобель разобрался с самим собой, успокоился, и все у нас с ним изменилось. Где-то лет с пяти на охоте с Робкой уже практически не было проблем. А еще через год я стал испытывать просто физическое удовольствие от охоты с ним.
Как-то так получилось, что с Бэном поохотиться по тетеревиным выводкам мне не довелось. Дупель, коростель, перепел, куропатка – это да; даже глухариные выводки были, а вот с тетеревом не сложилось, не в тех угодьях бывали. А потом я начал ездить на открытие охоты с легавыми в Смоленскую область, на границу с Белоруссией, где тетерева тогда было немерено, потом в Костромскую область, в охотхозяйство Васи Кухтина, где тетерев был основной дичью. И Робби, полюбив эту большую пахучую птицу и вложив в эту любовь всю свою неуемную страсть, стал работать по тетеревиным выводкам просто великолепно.
Все лучшее, что описано классиками в работе легавых по тетереву – и пересчитывание носом на стойке затаившихся впереди тетеревят, и равнодушный взгляд в сторону квохчущей в стороне матки («Ладно, ладно, я знаю, что тебя все равно не взять, а тетеревята вот они, здесь»), и спокойное уверенное преследование бегущего выводка, пока не удастся прижать его перед чистиной, – все это (ну, пожалуй, все, кроме анонса, да и до этого, я думаю, дело бы дошло) демонстрировал мне Робби, наполняя мое сердце радостью, переходящей в гордость обладания такой замечательной собакой. Он прощал мне неумелую торопливую стрельбу, нелепые промахи и снова уходил в поиск. И когда все-таки мне удавалось попасть, он, жеванув пару раз наконец-то упавшую долгожданную птицу (без этого, увы, не обходилось), приносил ее и смотрел на меня влюбленными глазами.
Однажды на базе в Костромской области я оказался вместе с еще двумя охотниками, которые также приехали с дратхааром. Только если я при всей своей чудовищной стрельбе возвращался утром с двумя, тремя, а то и с четырьмя тетеревами, то у них на двух охотников и собаку приходился в лучшем случае один – и то не каждый день. И вот после недели совместного проживания владелец той собаки мне говорит: «Володя, а можно посмотреть, как работает Робби?» Отказать как-то неудобно… Выходим, а ветра совсем нет. И тут Робби в полном безветрии, четко, красиво, одного за другим отрабатывает четырех тетеревов. Мужики стреляют, берут трех, я с замиранием сердца слежу за этим спектаклем. И в финале, когда возвращаемся к машине, владелец другого дратхаара мне говорит: «Володя, какая замечательная у вас собака!» Вот это была минута настоящего триумфа, одна из тех, которые помнишь до конца жизни.
А вот по перепелу Робка работал совсем не так результативно. Мог издалека прихватить, красиво протянуть и четко стать, но если перепел за это время сбегал с чутья, снова найти его зачастую не удавалось. Робби терял к нему интерес и настойчиво пытался опять уйти в поиск. В отличие от своего отца Бэна. Не знаю, почему так происходило. Не в чутье дело – оно у него было выдающееся. Не умел переходить на следовую работу? Тоже нет – у него по кровяному следу был Д-1 и куча «двушек». Скорее, не хотел просто долго возиться с этой пичужкой, считая это ниже своего «королевского» достоинства. Хотя с коростелем выходило по-другому: его он, как правило, дорабатывал, пусть не так настойчиво и красиво, как другие мои собаки, но дорабатывал.
И все-таки любимой птицей Робби был дупель. Если по тетереву он был «профессор», то в работе по дупелю, думаю, мог претендовать на звание «народного артиста». По нему Робка работал не просто красиво, а как-то изящно, с видимым наслаждением. Пытаясь растянуть удовольствие от этой работы, продлить счастливые мгновения прихватки запаха любимой птицы, он в последние годы своей жизни все чаще стал работать по дупелю «с заходом». Я в первый раз не понял, почему кобель с прямолинейной и все более вкрадчивой потяжки вдруг стал обходить перемещенного дупеля по кругу, продолжая четко указывать чутьем место сидящей птицы, пока не оказался точно напротив меня, мордой ко мне, а дупель посередине, между нами. А когда это повторилось снова, а потом еще и еще раз, просто обалдел, поняв: Робби все это делал совершенно сознательно, ему уже было мало просто найти и точно показать любимую птицу, а хотелось еще и повыпендриваться! Это было удивительно красиво, и можно только пожалеть, что с угодьями, богатыми дупелем, Робке в жизни повезло гораздо меньше, чем Бэну.
И еще одно, наверное, самое главное. Бэн был моей первой собакой и уже потому занял в моей жизни особое место. Он сделал меня охотником. Но при всей моей любви к Бэну и благодарности ему, я порой не мог отделаться от чувства, что всегда и на всех охотах он чуточку впереди меня. На охоте с ним я всегда оставался вторым. С Бартом было уже иначе, но счастье кончилось, едва успев начаться – он ушел в два с половиной года. И только с Робби во второй половине его жизни, когда он справился со своим характером, удалось нам испытать чувство гармонии и полного понимания друг друга.
…Первыми начали сдавать задние лапы. Артрит задних конечностей – это нормальное, увы, к десяти годам заболевание для рабочей легавой. Потом все чаще стало давать о себе знать сердце. Робби начал быстрее уставать, беречь себя. Хотя по-прежнему мог устроить показательное шоу, как это случилось на очередных наших внутрипородных состязаниях, когда ему уже было одиннадцать лет. После выступления последней собаки, пока экспертная комиссия возвращалась с другого конца поля, я выпустил Робби из машины погулять, а он на глазах у многочисленных зрителей и под их аплодисменты буквально за пять минут отработал сначала перепела прямо у дороги, а потом и дупеля чуть в стороне.
Но на охоте он уже был, конечно, не тот. Начинал галопом, а через пять минут переходил на шаг. И видно было, как ему физически тяжело. А однажды я повез его на место, где нашел тетеревиный выводок, Робби моментально сработал тетерева, а тот после выстрела завалился в кусты. Робби ринулся вперед, запутался в высокой траве, упал и подняться не смог – задние лапы отказали… Я его на руки и бегом в машину – не до тетеревов тут.
Самые последние его работы случились в том году, на хорошо знакомом ему и мне лугу, по любимым его дупелям. Шагом – не поймешь, то ли тянет, то ли просто идет. Но были стойки, я стрелял, двух дупелей мы взяли, и Робка не отказал себе в удовольствии слегка пожамкать их, а потом в машине долго и благодарно лизал мне лицо своим шершавым языком. И я, честно говоря, не думал, не хотел думать, что это наша с ним последняя совместная охота.
Русский охотничий журнал, май 2013 г.
