– Михаил, здесь мне предлагают раритетное немецкое ружье по сходной цене, – обратился ко мне приятель.
– От Геринга? – заинтересованно спросил я.
В бытность свою торговцем антикварным оружием (а в моей бурной жизни имел место и такой романтический эпизод) я привык к тому, что каждое рядовое подержанное немецкое ружье было личным подарком предку продавца от какого-либо маршала СССР (или Жукова, или Конева, или Малиновского). Любой же экземпляр, претендовавший на штучность или хотя бы на мелкую серию, принадлежал, безусловно, самому рейхсмаршалу.
Я подозревал, что Вторая мировая война была развязана с подачи именно Геринга, испытывавшего крайние затруднения для складирования своего арсенала – немецких замков ему должно было катастрофически не хватать. Это, если судить по количеству бродивших по странам бывшего СССР «ружей Геринга», конечно.
Я устроился поудобнее, чтобы слушать очередную историю. Время у меня было, а истории случались занятные.
– Ну, собственно говоря, вопрос – я это ружье хочу купить, а ни я, ни продавец не знаем, сколько оно может стоить. Известно только, что это двустволка – верхний ствол калибра двенадцатого, а нижний – парадокс тридцать второго. Жило это ружье в… (он назвал глушайший поселок на севере Приморского края). Приехало туда после войны, естественно.
Я снова покачал головой. Подавляющее большинство иностранного оружия в Советскую Россию было привезено после 1945 года – как трофеи воинов армии-победительницы и как репарации. Конечно, и в глухих северных поселках попадались редкие экземпляры оружия – так, например, в далеком поселке в верховьях Колымы я встречал штуцер работы лондонского мастера Смита семидесятых годов XIX столетия. Но... В основном они были рядовые, да к тому же изрядно побитые жизнью.
– Понимаешь, Толя, это явно не коллекционное ружье. Коллекционным ружьем считается: а) или ружье, изготовленное известной компанией в очень малом количестве экземпляров, или б) ружье известного в мире человека с документом, неопровержимо доказывающим, что оно этому человеку принадлежало. Самым беспроигрышным вариантом является тот случай, когда есть письменная дарственная от Германа Геринга какому-нибудь оберсту Зонненхунду с подробным описанием именно ЭТОГО ружья. Но, в общем, надо смотреть…
Смотреть ружье принесли через неделю. Принес его тощенький мужичок виноватого вида, весь блеклый, как весенний, вытаявший из-под снега палый лист с такими же блеклыми, ничего не выражающими ледяными глазами – опаснейшая порода уссурийских зверобоев.
Положил он на диван промасленный, замызганный сверток из тряпочек и вынул из них ружье.
Да, это был заслуженный ветеран – шейка ложи скреплена латунным болтом, затыльник изготовлен из толстого куска пористой резины, прицельные приспособления изготовлены заново – так же как и муфта на концы стволов. Однако ружье интересное. «Парадокс» 32-го калибра я сразу определил. В далеком-далеком прошлом это было так называемое «капское ружье» – двустволка, изготавливавшаяся для африканских колоний с двумя стволами – дробовым и нарезным крупного калибра. Чтобы хватало на птицу, но и в случае чего можно было бы по крупной дичи выстрелить. И ствол этот был тогда не парадоксом, а полноценным нарезным стволом под патрон .500 калибра. Это уже впоследствии наши умельцы, в эпоху тотального запрета на нарезное оружие рассверлили его под «парадокс», примитивно сняв две трети нарезов в стволе разверткой. А ведь доброе ружье раньше было – один усиленный замок Керстена чего стоит… Да и досталось ему в нашей тайге. Вон, с «нащечной» стороны несколько глубоких полос…
– Это мишка его утащил, – рассказывает виновато Юра. – Местные мужики на прикладе, прикинь, что придумали – рыбу шкерить. Провонял приклад-то, хозяин его на дерево повесил, потом выходит из избы – а нету ружья! Походил вокруг, в ста метрах нашел, у речки. А рядом следы медвежьи. Погрыз он приклад, погрыз, решил, что не рыба – и бросил.
– Само-то ружье, небось, мишек положило немало? – осмеливаюсь спросить я.
– Мало-не немало, а вот один раз двух – дуплетом, – вспоминает Юра. – Двигался я вверх по Чуфаньгоу…
Местные жители до сих пор называют реки и сопки старыми китайскими, нанайскими и корейскими именами, несмотря на тотальное переименование этих мест в начале семидесятых годов – для того чтобы доказать, что Приморский край не имеет никакого отношения к соседям из-за границы.
– Трава растет – в полтора роста, не видно ни шиша.
Я согласно киваю. Большинство непредвиденных встреч с медведями так и происходит – когда не видно ни шиша.
– Ну и вот – потянуло в этих джунглях медведем…
И это хорошо понимаю, медведь – очень сильно пахнущий зверь, причем пахнет, как бы так выразиться поделикатнее, «жирной псиной». Если медведь недалеко, то опытный охотник (если некурящий, конечно) может учуять зверя по ветру метров за сто и больше.
– Я, конечно, насторожился, продолжаю идти. И тут в этой траве поляна – как раз этими медведями накатанная, диаметром метров в десять аж, резвились они тут. И два зверя на краю – медведь и она, медведица. Потому что гон у них в это время. И большой, тот, который медведь, сразу набычился и – на меня! Хыш! Расстояние – десять метров, зверь – здоровый бычара, я с ними на таких дистанциях не шучу. Сорвал ружье с плеча, вот это – дыц в середину! Зверь сразу осунулся, а второй, медведица, как заверещит, словно человек – и тоже на меня! Да шустро так, я едва ее стволами поймал, куда уж целиться – просто «взял на стволы» и тоже ей в середину стрельнул.
И она рухнула, прямо через мужика своего перелетела, временного. Вот так – обоих намертво. Присел я на траву, а руки у меня дрожат. Ведь чуть не достали меня проклятые звери, эка, прямо в клещи взяли! И все видимость эта, вернее, отсутствие ее. И бил обоих на семь-восемь метров, не больше. И оба – наповал.
Юра смотрит на меня, но как бы сквозь, вспоминая, как катились на него разъяренные звери, как дважды дернулось оружие в его руках. И наступившую тишину после выстрелов. Снова собирает ружье в тряпочки.
– Нет, не буду я его продавать…
