Мы распахнули дверцы машин и выпустили московское тепло в Архангельскую область. С нашим приездом весна очнулась, устыдилась своей заспанности, засучила рукава и со всем пылом принялась наводить порядок за гостьей-зимой. Майское солнце с жаром раздувало щеки, стараясь растопить залежи снега. Оно щедро расточало сэкономленное за северную зиму тепло. Но даже в мелком прозрачном кустарнике снега еще столько, что можно закапывать в него трофеи. Махровые ельники прижимисто кутают его в свою тень, желая придержать питательную влагу.
Сегодня мы идем с Михаилом на глухариный ток. Для брата эта птица не в диковину, но ток для него первый, и он светится изнутри радужными надеждами. Я был на этом току в прошлом году с Александром.
В этот раз дорога была неузнаваема. Визирная просека завалена снегом, будто его сгребли сюда с соседних областей. Зима плотно забила подход к знакомому токовищу. Сверху палит. Днем, возвращаясь из лесу, я обратил внимание на пропажу четкого заячьего следа, оставленного на рассвете косым. Солнце полакомилось им, слизнув со снега жарким жадным языком.
Утром мы на ток еще не собирались, и Мишка изрядно намотался до обеда. После первых километров непролазных снегов утомление стало сказываться. Разделись до рубашек, горло сушит, будто не в снегу вязнем, а шагаем зыбучими песками. Братец с жадностью заглатывает снег – не помогает. Путь пересекла расплывшаяся на солнце лыжня местного охотника. Жалеем, что не прихватили с собой каких-нибудь снегоступов. Посеревшие гребни заскорузлого наста не держат, гулко рушатся под нашим весом. Со спин валит пар, глаза щиплет соль.
Но все когда-нибудь кончается. Кончилась и эта дорога. Добрались.
Опушка расчерчена глухариными следами, будто леший вышивал крестиком по нетронутому полотну. Я представил петуха, гуляющего по белому открытому пространству, играющего зеленоватыми переливами оперения. Наверно, выходил погреться, прокалить солнцем остывшие за зиму кости.
Вдоволь напились чаю, устроились на ночлег. Сон не шел. Проворочались до трех, поднялись и двинули к невидимому в ночи ориентиру. Свернули с вырубки, в ельнике снег доходит… «женщинам до пояса». Посетовали, что никто не чистит.
Вскоре услышали глухарей. Один пел впереди, два слева. Михаил заинтересовался дуэтом. Чуть отдышались, послушали. По моим жестам братец сделал первые подскоки к птицам. Позвал меня ко второму, поющему рядом с его, компанейскому петуху. Я отмахнулся. Идти вдвоем в одну сторону к разным петухам означало наверняка стронуть одного из них. Они не поют ни хором, ни дуэтом. Глухариные куплеты не совпадают по времени, и в те секунды, когда ты скачешь к поющему, другой может отлично слышать.
Увидев, что напарник приладился прыгать под песню, я попытался скрасть того, что был впереди. Впрочем, термин «прыгать» совершенно неуместен, когда ног не видно под снегом и, извлекая их, приходится делать шпагат.
Мой петух оказался то ли молод, то ли уже стар, то ли ему нездоровилось, а может, склевал на ночь что-нибудь не то или вовсе проспал ужин и был голоден, а потому не в настроении – одним словом, в нем совершенно не чувствовалось азарта, он лишь изредка подавал голос. Казалось, что с каждым куплетом из глухаришки выдыхается энергия – и он нуждается в подзарядке, собирается с силами. Пропев раз, он надолго задумывался: стоит ли продолжать и зачем вообще он это делает, может, лучше вздремнуть? Если был стар, то, возможно, прилетел сюда просто по многолетней привычке, или создавал видимость, что еще в строю, а если молод – то из желания потусоваться, подражая старшим, учась у них, и еще не понимая, какой в этом кайф…
Уже рассвело, а я топчусь почти на месте. С тоской слушаю, как Михаил вдали крушит наст. Может, до моего петуха тоже доходят эти звуки и беспокоят его?
Успеваю порадоваться Мишкиному выстрелу. И тут до меня доносится шум крыльев, и я замечаю за болотом место посадки другого глухаря. Новичок сразу включился. Находясь недалеко от первой намеченной жертвы, я чувствовал, что она может окончательно смолкнуть в любую секунду. И так петуха уже долго не слышно. А новичок только еще разворачивается, и я переключаюсь на него.
Стало светло, и подбираться приходится, прикрываясь деревьями. Но вот пришло время оглядеться. Глухарь должен быть близко. Высматриваю его, заслоняясь сосновой кроной. Открывшаяся картина меня поражает. Мошник сидит совершенно открыто, опустив хвост и вытянув шею, настороженно прислушивается и нервно поводит головой, готовый взлететь. А из леса сыплются куплет за куплетом – поет петух, сидящий непосредственно за ним, но прикрытый деревьями. Что делать? К поющему не подойти – молчун вспугнет его или насторожит взлетом. А так как уже светло, тот вряд ли вновь разыграется. Решаю бить видимого. Расстояние для ружья явно великовато, но глухарище четко вырисовывается на фоне уже по-дневному голубого неба. Подстегивает и его полная готовность покинуть ристалище. Переместиться для выстрела не могу – столкну птицу. Присесть под хвою не удается: колени не гнутся в пропитанном влагой снегу, и копчик упирается в наст. Неудобно выгнувшись, стреляю под песню соседнего петуха. Могучий петух снимается с ели, раскачав вершину. Сосед тоже смолкает. Что за невезуха?! Жду минут пять. Надежды на возобновление песни нет.
Ужасно жалко времени. Может, где-то еще заигрался петушок? Иду вперед, в сторону смолкшего глухаря. Передо мной ручей. Черная вода строптиво толкается сквозь сугробы. Меся снег, ищу переход. За хрумканьем наста я даже не услышал, когда сорвался смолкший солист – не исключено, что он ушел вместе с другом. Ломлюсь через все токовище в надежде уловить еще чей-нибудь куплет. Вокруг лишь засыпанные хвоей барханы снега и глухой к моим чувствам лес.
Сердце толчками перекачивает кровь, шлифует вены, делая инъекции в мышцы. Хочется еще куда-то лезть, бежать, искать. Мозг протестует против завершения охоты. Не могу смириться, хочу еще и еще гоняться за глухарями, до победного... И понимаю, что от меня уже ничего не зависит. Я бессилен. Ток кончился. В душе полное опустошение. Были же птицы. Глухариная охота в принципе проста и не слишком мною любима. Но сознание, что все так нескладно сложилось (а вернее – не сложилось вовсе) и впереди еще все утро, день и вечер, а я уже ничего не могу поправить, вызывает сопротивление. Птицы где-то здесь, но я над ними уже не властен. Я был в силе, как гоголевский Вий, только до света.
Все. Впереди обратный путь.
Назад пошли напрямик. Решили, что хуже не будет. Мы не спешили – в запасе был длинный день. Двигались мрачными ельниками, сосняками. Сквозь хвойный молодняк местами пробивался свет, резко высвечивая на снегу лесной сор. Обломки веток, шишки, хвоя непривычно близки к глазам из-за того, что ноги глубоко погружаются в эту лесную бижутерию. На болоте солнце слепит белизной и обжигает лицо. Проламывая лед, через неглубокий снег ноги уходят в шуршащий мерзлый мох. Через пробитые сапогами бреши удается извлекать мороженую прошлогоднюю клюкву. Промерзшие ягоды стучат о зубы, пока не оттают.
Болотное раздолье кончилось открытой водой. Разлившийся ручей шевелил тени деревьев. Преодолели. За ручьем – снова лес и неожиданный выход на грунтовку. А дальше – под жарящим солнцем до самого бивака.
Одновременно столько света и снега я весной никогда не видел. Мы забирались в него босиком умываться, а днем ходили в трусах и сапогах. Наши лица обгорели, носы шелушились.
Думаю, солнце быстро зализало две наши стежки через болото. Зато затерявшиеся в вековых лесах следы ему долго не заровнять, они исчезнут с последним снегом. Кажется, это будет не раньше июня. Глухари забыли наше посещение через пять минут. Мне же хочется сохранить и этот снег, и эту жару, и силуэт огромной птицы на небесном фоне. Мазохистски потравить себя воспоминаниями о неудаче, чтобы острей ощутить эмоции, гулявшие по нервам в то утро. Для этого и пишу.
Мы приехали в снежные завалы, а оставляли угодья со сквозящей в ветвях зеленью. Оттаявшая в кустах земля веселила взгляд брызгами мелкого разноцветья. Мы даже сморчков пару раз поели.
На наших глазах перемены происходили не только днем, не только с солнцем, но и с луной. Как-то, ожидая на закате вальдшнепов, Александр почувствовал отклонения в появлении лунного светила. На наших глазах невидимое существо вгрызалось в его диск, медленно смакуя заглатывало, а скорее всасывало его, не оставляя следов прикуса, словно змея натягивалась чулком на птичье яйцо. Наступал конец света. После тяги мы следили за процессом из машины, по дороге в лагерь, фотографируя под фарами куличков, гуляющих по весенним придорожным лужам, и продолжали наблюдение во время ужина. Саня снимал затмение на видео. Мы смеялись над суетящимися на луне гуманоидами – это рябило зерно на экране камеры при сильном приближении. Так, с шутками, и дождались, когда единственным светлым пятном на десятки километров окружающих лесов остался наш костер. И только снова увидев свои тени на снегу и убедившись, что луна справляется с ситуацией, мы разбрелись по палаткам. Планеты пошалили и разошлись. Солнце примерило на луну шапку-невидимку, а та, немного пококетничав в ней, вновь оголилась.
За девять дней отлучки мы насмотрелись таких природных переворотов, каких в городе многие не видят и за жизнь.
В Москву возвращались навстречу солнцу, но нас долго еще сопровождали пятна снега, раскиданные в лесах за обочиной – зима здорово наследила, и я постараюсь сохранить ее отпечатки в памяти.
Русский охотничий журнал, май 2016 г.
