Скорым шагом шагал по России 37-й год. Год темный и скрипучий, как кожаный плащ. Страна жила, поеживаясь от неприятных предчувствий.
Человек пришел с охоты, покормил собаку, поставил на плиту чайник. Пока чайник фыркал и дребезжал крышкой, человек почистил, смазал ружье и заботливо убрал его в темный угол, завесив от случайных взглядов старой бекешей. Завтра – ненадолго в Москву, отзывают из отпуска, видимо, молодые партийцы что-то на заводе напортачили, придется ехать, разгребать. Собака, пегая сука английского пойнтера, занявшая в этом году первое место в классе чемпионов, спокойно спала в старом кресле, подергивая лапами и поводя носом – видимо, снился ей старый толстый перепел у околицы, давний противник и соратник по жестокой игре, где приз – перепелиная жизнь.
Ружье человек привез из Южной Чехии, где бывал по делам завода. Купил у чеха, коллеги-инженера, уж очень понравились легкий вес и неброская хищная красота. При передаче оружия чех рассказал, что заказал его перед Первой мировой войной у лучшего местного оружейника, снабжавшего охотничьим оружием всю славянскую часть Австро-Венгерской империи. Ружье переехало в подмосковную деревню и радовало нового хозяина резким боем и равномерной осыпью, жалея только старого перепела у околицы. Утром, попросив соседей присмотреть за собакой, человек сел в пригородный поезд и уехал в Москву, где и сгинул в коридорах Лубянки, утянутый под политический лед процессом Промпартии.
Надеюсь, что выныривая в редкие полыньи между допросами, он черпал силы в воспоминаниях о мокром носе, ткнувшемся на прощанье в ладонь, старом перепеле и легком толчке в плечо ложа с костяными накладками. Следы человека после того, как он вышел на перрон Киевского вокзала, потерялись окончательно, и даже мой прадед, прошедший и выживший в жерновах Гулага, никогда не встречал ни подельников, ни рассказов об этой группе молодых и талантливых инженеров.
За собакой через пару месяцев приехали хорошо одетые люди из Москвы и увезли ее в новый дом. А ружье так и осталось за овчиным тулупом в темном углу деревенского дома.
Шли годы, отсвистела разбойничьим посвистом пуль Великая Война. Далекая деревня стала ближней дачей, дом перешел в руки дальних родственников сгинувшего инженера, умер лучший друг физкультурников, вождь и учитель, а ружье все висело за старой бекешей. В кармане тулупчика свила гнездо наглая мышиная семейка, обгрызшая костяные накладки у ложа и натаскавшая мусор в замки, дерево пересохло и стало хрупким. Шли годы, дом начали перестраивать – ружье нашли и отдали моему прадеду как память о кузене, единственное материальное напоминание об этом человеке. Ружье переехало в диван московской квартиры, где спокойно прожило до середины 60-х, пока молодой студент, будущий мой отец, не вывез его, спрятав под полой модного макинтоша, на охоту. То ли перемудрил отец с зарядом, то ли дерево окончательно вышло из строя, но после пары первых выстрелов ложе треснуло и переломилось в тонкой лебединой шейке.
Отец мой был очень увлеченным охотником, настоящим любителем как самой охоты, так и охотничьих ружей, особенно деланных с душой и любовью старыми мастерами. Ружей у него было много и разных – в хорошем состоянии и просто старый металлический лом. После его трагической гибели большинство ружей растащили, но одно, то самое, с переломанным ложем, удалось сохранить. Железо было довольно хорошей сохранности, а вот дерево, к моему глубокому огорчению, не сохранилось совсем.
Отец, уезжавший на постоянное место жительство в Вологодскую область, рассказал мне эту легенду и отдал ружье, отчаявшись восстановить его своими силами. Ружье это необычное, очень легкое, курковка 20-го калибра, с длинными стволами и массивными ствольными муфтами, имеет очень интересный набор клейм. Вес ружья чуть больше двух кг, стволы длиной 750 мм, с тонкими стенками, очень элегантные. Строгие чок и получок, надпись на стволах «не для пули», а также массивные ствольные муфты и характер клеймения дают нам простор для версий и фантазий о его происхождении и предназначении.
Простая, но элегантная гравировка растительным орнаментом из дубовых листьев, подкладные замки в шейку, клеймо мастера на стволах чуть-чуть открывают историю происхождения данного ружья. На прицельной планке между стволами надпись – Emil Eggerth m. Pisku. Эмиль Эггерт был одной из основных фигур в области производства и торговли охотничьим оружием в Южной Чехии на рубеже ХIХ и ХХ веков. Свою компанию по торговле и производству оружия в городе Писку он основал в 1863 году, и действовала она до середины ХХ века.
Основным занятием его торговой фирмы был импорт из Бельгии комплектующих, их сборка и продажа под собственной торговой маркой. В лучшие годы в компании работали 5 мастеров, и они делали весь комплекс работ – от спайки стволов до выделки и осаживания ложа. Наиболее массово производили курковки 16-го калибра с патронником 65 мм, часть оружия сохраняла клейма и маркировку производителя (Льеж и Fabrique Nationale D´Armees De Guerre), а затем подписывались самим мастером. Эггерт имел крепкие связи с семьей известного оружейника Лебеда.
С одним из членов этой семьи он написал академический труд «Оружие, огнестрельное оружие, охота и оборона (наука о системе огнестрельного оружия в целом, с особым акцентом на последние достижения)», переизданный несколько раз в конце прошлого и начале нынешнего века, а также выпускал журнал «Охота и лес», закрывшийся после выхода шести номеров. Кроме охотничьего гладкоствольного оружия Эггерт выпускал и продавал винтовки под патрон R.9 Flobert (в России они известны как Монтекристо) и множество популярных револьверов для полиции – все импорт из Бельгии. Револьверы и винтовки Монтекристо также часто подписывались своим именем.
Нет документов, сколько оружия продано или произведено Эггертом, но когда в Чехии еще была регистрации ружей, то есть примерно в 1990 году, в районе города Писку было зарегистрировано только одно ружье его производства: Eggerth калибра 16, №: 4750.
Ложе я сделал только в середине нулевых, и с тех пор частенько вывожу старое ружье погулять на охоту. Оно не подводит, бьет резко и точно, радуя меня то красивым выстрелом по налетевшим вальдшнепам на весенней тяге, то зайчиком или фазаном в степях Калмыкии. А вечером, сидя у костерка, бывает, проведешь ладонью по стволам, и проходят в памяти все хозяева ружья, от безымянного инженера-чеха до моего отца. Надеюсь, что ружье достанется моему сыну и будет радовать его на охоте, с присущей ему четкостью ставя точку в старой жестокой игре птицы, собаки и человека.
