С Павлом Николаевичем Гусевым меня связывают особые отношения. Причем он об этом, возможно, и не припоминал до сегодняшнего дня.
Потому что именно ему когда-то позвонил редактор одной из дальневосточных газет Артуш Хачатрян и сказал, что у него есть автор, который «широк» для регионального издания. С этого звонка начались мои публикации в журнале «Охота и рыбалка: XXI век», которые прекратились совсем недавно – после назначения в «Основной инстинкт». Сегодня мы говорим с Павлом Николаевичем «о кораблях и капусте», то есть об охоте, охоте и еще раз – охоте.
Михаил Кречмар: Павел Николаевич, Вы, без сомнения, один первых, если не вообще первый трофейный охотник России. Как Вы им стали? Это что, была мечта?
Павел Гусев: Нет, это была не мечта. В какой-то период времени человек, который увлекается охотой, вдруг понимает, что ему нужно что-то большее, чем просто отстрелять поросенка, лося, выпить и закусить с компанией.
Весь мир живет другой охотой, он построен на каких-то других принципах. Это был самый первый период, который называли демократизацией, Вы ж помните – до определенного момента обычный человек у нас не мог взять и просто так поехать за границу. Ездили дипломаты, артисты, некоторые ученые, а о том, чтобы любой человек взял иностранный паспорт и поехал за рубеж, и речи не было.
Начало этого периода совпало с тем, что Александр Хохлов открыл свой бизнес – фирму «Сафари и экспедиции», дававшую возможность ездить на охоту за рубеж. А у меня всегда была тяга к охоте, тяга к изучению животных, природы, к путешествиям…
И я поехал.
За рубежом меня сразу удивило огромное количество разных вещей, которых не было у нас тогда в России. То есть, когда падал добытый зверь, люди не начинали хлопотать о размере ляжек, крестца, ребровины, не оценивали его мясо в килограммах. А сразу говорили о размерах и размахе рогов, длине тела, цвете шкуры – о вещах, которыми измеряются не только величина, но и красота трофея. Неожиданно и удивительно, по сравнению с Россией, для меня оказалось то, что охота – это, оказывается, не стрельба по первому попавшемуся живому существу, а работа. Длительная, многодневная, требующая огромного терпения, физической выносливости, знания зверя. Совершенно было непривычно приехать в какую-нибудь местность, буквально кишевшую животными, и несколько дней не стрелять потому, что гид не видит достойного трофея.
Огромное впечатление на меня произвел тогда приезд на конвенцию Safari Club International. Я увидел другую охоту – охоту как братство, охоту как бизнес. Увидел результаты охоты – выставки трофеев, конференции, объединения, клубы… На следующий год я стал пожизненным членом SCI. И я переключился на эти виды охоты. Точнее – все это стало моей жизнью.
С того времени я побывал во всех странах, где есть интересные охоты, и поучаствовал во всех интересных охотах. Познание трофейной охоты и ее пропаганда привели к появлению большого количества трофейных охотников у нас в России, и к появлению большого количества трофейных общественных объединений и охотничьих хозяйств.
М.К.: А во скольких странах Вам приходилось охотиться?
П.Г.: Я вот как раз сейчас книгу пишу – «Моя жизнь в охоте» или «Жизнь в охотку» – еще не знаю, как назвать. Про количество стран я точно не скажу, но наверняка знаю, что объездил больше восьмидесяти стран и вывез из них несколько тысяч трофеев, некоторые из которых поистине уникальны.
Африка, конечно, превосходит все, что можно увидеть, – и превосходит во всем. Это одно из самых интересных мест на планете вообще, бесподобное по своему разнообразию, количеству дичи, вариантам охот… Но сегодня Африка для меня стала… ну, как бы это выразиться, – слишком простой, сейчас я переключился на горную охоту. Если речь идет о мировой охотничьей элите, то вспоминают не о том, сколько тот или иной человек добыл слонов, а сколько – баранов Марко Поло. Именно на горных охотах происходит проверка человека и на выносливость, и на умение совершать восхождения, и на умение видеть зверя, и оценивать расстояния… Альпинисты ходят в тех местах с веревками и грудой снаряжения, а ты – с маленьким однодневным рюкзачком и винтовкой. Ну и вообще, это ощущение – подняться на гребень, на вершину, оглядеть с нее огромную страну, увидеть пасущихся животных – это ни с чем не сравнимое ощущение. Сделать это – выше любого трофея.
Конечно, горная охота – это вершина охоты вообще. И не надо болтать о своем возрасте и весе – я вот в свои шестьдесят два года вхожу на пять тысяч метров, и все нормально.
М.К.: А каким оружием вы предпочитаете пользоваться?
П.Г.: О, ружья… У меня много ружей, так как я – владелец лицензии коллекционера. Причем собираю только то оружие, с которым именно что МОЖНО ОХОТИТЬСЯ. Есть и очень старые образцы, есть и весьма современные. Но любимое у меня ружье – это ружье для охоты с подружейной собакой. Да-да, это не трофейная охота, но для меня она находится на первом месте. Выхожу я на нее несколько раз в год – и на уток, и на боровую. И ружье у меня для этой охоты тоже любимое, мастера Мацки. Мацка был лучшим штучником Российской Империи, выпустил всего несколько сот ружей, одно из них находится у меня. Я его приобрел в практически не стрелянном состоянии, уникальной сохранности.
Из нарезных – на первом месте у меня карабин Holland&Holland под патрон 7 mm RemMag. Я не знаю ничего лучше этой винтовки ни для Африки, ни для любого другого района Земного шара. Для обычной дичи, конечно. Эта винтовка немолодая, мне она досталась, как говорится, с историей. Она обладает удивительной точностью и постоянством боя. Стреляю из нее на расстояния 580, 520, 540 метров. Главное – расстояние знать, а дальше я все это уже интуитивно делаю. Все самые интересные охоты прошел с этим карабином.
Для крупной дичи я использую тоже Holland&Holland, двуствольный штуцер под патрон .375 H&H. Очень хороший, старый, добротный патрон. Я брал им все – слонов, буйволов, носорога. Здесь главное – один выстрел, но точный, по месту. Один по месту и один – контрольный. Все, больше ничего не надо. Этот штуцер со мной на всех африканских охотах, на российские его не брал никогда.
Для России у меня другой штуцер, коротенький совсем, под патрон 9,3х74 Browning. Он у меня на всех охотах здесь, на загонных, на основных. На уток и гусей я беру Browning Gold – тоже отличное ружье, надежное, работает как часы.
Есть еще один Holland&Holland под патрон .244, с жуткой настильностью и энергетикой. В патроне используется гильза от .375 H&H. Ну, Вы представляете… Начальная скорость 1100 м/с, даже сам характер выстрела воспринимается совершенно по-другому. Это был вообще первый карабин, выпущенный компанией под этот патрон, его несколько раз брали на замеры, изучали. Очень удачный образец.
М.К.: Скажите, Павел Николаевич, а что, по-Вашему, у нас происходит с отношением к охоте в обществе?
П.Г.: Видите ли, когда началась демократизация и начались все эти «зеленые» и т. д., я спорил. Много спорил, участвовал в «круглых столах», говорил, уговаривал. А потом перестал. Совсем. Бессмысленно спорить с тем, что для другого человека является очевидным. Нам никогда друг друга не переспорить. Поэтому для распространения своей точки зрения пошел с другого конца. В Европе охотников на душу населения гораздо больше, чем в России. Охота там очень органично и прочно вплетена в образ жизни вообще. И посмотрите, какой это дает эффект! В Германии, Австрии, наиболее «охотничьих» странах Европы, количество зверя просто зашкаливает! И какого зверя! Причем там целая индустрия настроена на это.
Есть специальная служба подкормки. Есть ветеринарная служба. Есть служба селекции. Есть особая служба, перемещающая животных из одного региона в другой, для того чтобы избежать инбридинга. И этим занимаются именно охотничьи хозяйства и объединения охотников.
И поэтому, едучи по Западной Европе, по совершенно плотно заселенной Западной Европе, ты видишь – то олени, то фазаны, то кабаны в сумерках потянулись, тут зайцы прыгают. В современной Европе животных больше, чем было, скажем, сто лет назад – и именно благодаря охотникам и охоте.
Да, конечно, европейская охота – это довольно дорогое удовольствие. Да, это очень выборочный отстрел. Не стреляют самок. Не стреляют детенышей. Выбирается старый зверь, который уже исчерпал свой репродуктивный потенциал, освобождается место для других. Да, иногда отстреливаются и молодые самцы. Но там это поставлено на научную основу – егерская служба отслеживает зверей с генетическими отклонениями, ослабленных, несовершенных и изымает их. О культуре охоты можно судить по тому, что, если в Венгрии вы добыли уникальный трофей, то его забирает у вас государство, выдавая взамен абсолютную копию из пластика. Трофей же уходит в музей как национальное сокровище. В Словакии, Чехии, если егерь дает охотнику выстрелить по зверю ненадлежащих трофейных качеств, на хозяйство налагается штраф. А во второй раз этот егерь уже отстраняется от работы – как профнепригодный.
Что же касается Российской Федерации, то я абсолютно убежден, что именно охотничьи хозяйства, а не заповедники, спасут нашу фауну.
М.К.: У Вас есть свое охотничье хозяйство?
П.Г.: Да, хозяйство у меня есть. Принял я его совершенно разоренным, опустошенным даже, можно сказать. Сегодня у меня – стадо кабанов, глухариные тока, восемь медведей, лоси. Подкармливаем зверя, бережем, наладили охрану. Должен сказать, что у меня за шесть лет не было ни одного случая браконьерства.
М.К.: Как Вы знаете, я пришел в журнал из заповедной системы, поэтому немного представляю себе, о чем Вы говорите. Так-таки за шесть лет – ни одного случая? Отвечаете?
П.Г.: Отвечаю. И сегодня таких охотничьих хозяйств у нас уже десятки. Повторяю – они и спасут нашу фауну.
М.К.: А что Вы можете сказать о нас – охотничьей журналистике?
П.Г.: Ну, рынок охотничьих журналов в стране сейчас несколько стабилизировался. Правда, появились региональные охотничьи издания, иногда неплохие. Хорошо работают интернет-порталы. В целом же я бы хотел напомнить пишущим об охоте журналистам, что молодые охотники постоянно прибывают, и тема воспитания охотничьей культуры – она вечная.
М.К.: Кстати, об охотничьей культуре…
П.Г.: А что, об охотничьей культуре? Она растет. Медленно, но растет. Что, с моей точки зрения, должно уйти и уйдет – это «мясная» охота. Охота, на которой стреляют самок и детенышей потому, что их легче варить-жарить-парить.
Что еще должно уйти точно – это избирательное отношение к коренным малочисленным народам Севера с их возможностью охотиться круглый год и расширенными лимитами. Все должны быть равны.
М.К.: Я когда-то писал об этом в своей книге «Север и оружие», доказывал, что истребление и падение численности зверей, которое случилось на рубеже XIX и XX веков, произошло не из-за распространения современного оружия, а от того, что это современное оружие попало в руки к аборигенам, которые, вопреки распространенной мифологии, не способны себя ограничивать в добыче.
П.Г.: Да, это так. Ну и последнее – это, конечно, оружие. Я всячески борюсь с применением на охоте армейских полуавтоматов. Понятно, что ВПК открыл свои ворота, там огромное количество оружия, которое некуда девать, но взять и вооружить этим охотников!? Вот у Вас в книге на первой странице стоит человек и целится из полуавтомата…
М.К.: Это, вообще-то я целюсь…
П.Г.: Я догадался, но как раз против их использования в охотничьих целях выступаю.
М.К.: Правда, сейчас я перешел на Ruger №1…
П.Г.: Выбор – достойный настоящего охотника!
М.К.: Спасибо, Павел Николаевич, за беседу. Надеюсь, она будет интересна и нашим читателям.
Русский охотничий журнал, 2013
