Сегодня в гостях у «Русского охотничьего журнала» Сергей Владимирович Ястржембский, самый известный на сегодняшний день охотник в России. Человек, который стоял у истоков всех российских организаций трофейных охотников.
Сергей Владимирович до сих пор активно принимает участие в самых разных аспектах российской охотничьей жизни, начиная от взаимодействия с властными и законодательными органами и заканчивая общественно значимыми мероприятиями. Ко всему прочему, ездит на охоту сам и снимает очень интересные фильмы.
Михаил Кречмар (М. К.): Сергей Владимирович, мы в новой российской реальности живём больше 30 лет. Как вы думаете, как изменилась охотничья жизнь в России за это время? Не леса и поля, а именно российская охотничья жизнь?
Сергей Ястржембский (С. Я.): Вопрос для меня рубежный в том плане, что 30 лет назад я ещё не охотился. Первый свой выстрел я сделал на охоте в Словацкой республике, где служил послом России, это была охота на косулю, и было мне тогда 43 года. Как видите, моё приобщение к охоте было весьма запоздалое. Тем не менее кое-какие наблюдения у меня за этот период появились, поскольку и книги были написаны об охоте, и много статей, в том числе и в вашем журнале, за что спасибо. И было снято больше 10 фильмов о дикой природе и охоте.
Прежде всего, если брать ощущение атмосферы вокруг охоты, то она существенно ухудшилась, на мой взгляд. Она ухудшилась в мире и на глазах ухудшается в РФ, причём абсолютно незаслуженно. Потому что гонители охоты – люди очень эмоциональные, что как раз и является их недостатком, так как они ничего не понимают ни в охоте, ни, к сожалению, в дикой природе. Я имею в виду «зоошизу», радикальные «зелёные» организации, которых тысячи, которые поедают деньги спонсоров, но ничего не делают, по сути, для защиты дикой природы. Но это отдельный феномен, он мировой, увы. У этого феномена много причин. Когда я начинал охотиться, то подобного и близко не было ни в мире, ни в РФ. Это первое.
Второе – если сравнивать прошедший путь охотничьего движения, то могу сказать, что внутри охотничьего движения произошло расслоение, и довольно серьёзное. Расслоение не только по интересам охоты (кто по перу, кто по горному зверю, кто по равнинному и так далее), но и материально-экономическое. Внутри охотничьего движения появились люди с большим достатком, которые стали увлекаться трофейной охотой. У нас появилась трофейная охота, которая до исчезновения Советского Союза была в нашей стране никому не известна. Опять же, это явление с точки зрения развития тенденций в мировой охоте не новое.
Всё то же самое существует во всех странах мира, которые давным-давно установили правила игры внутри трофейной охоты. Но такого антагонизма, который я иногда вижу между так называемыми простыми охотниками и трофейными охотниками в России, в других странах мира не наблюдаю. У каждого есть свой бюджет, этот бюджет они используют в соответствии со своими интересами, и нет такого «большевистского» наследия в проявлении неприязни к своим соратникам по увлечению. У нас в стране это, к сожалению, присутствует. Это второе, общее замечание.
Третье замечание – всё же произошли некие позитивные сдвиги в плане развития охотничьего хозяйства в целом. Хотя ваш журнал много и заслуженно писал о кризисе. Кризис очевидный совершенно, и тому есть своя причина, но я бы всё-таки поставил акценты на позитивных моментах. Я к ним отношу, прежде всего, появление вольерных хозяйств и благодарен Государственной думе, которая сыграла, безусловно, очень большую роль в принятии соответствующего закона. Второе – зарождение у нас дичеразведения.
Это очень важно, так как с дичеразведением связано, как показывает практика многих стран мира, будущее вообще не только охоты, но и сохранения фауны в стране и мире. Это у нас появилось, но мы делаем первые робкие шаги, опять же, государство пока никак не помогает. Но, я думаю, при новом составе Госдумы, где, очень надеюсь, сохранится костяк тех людей, которые столь активно работали сейчас в эту легислатуру, мы сможем продвинуться и дальше. Мелочь, но которая в дальнейшем может развиться и помочь нам, – это появление лучников, легализация охоты с луком.
Почему я отношусь к этому позитивно? Потому что вижу на примере Канады и США, что в структуре охотничьих преференций в этих двух странах охота с луком всё больше занимает очень важное место, и до 30% охотников уже сейчас, грубо говоря, являются охотниками с луком. И очень важно, что во многих местах, штатах-провинциях Канады, удалось внести лук в спортивную обязательную программу в школах, что само по себе правильно, так как это прекрасный вид спорта, которым можно заниматься круглогодично.
Далеко не каждый будет охотником, но зато приобщится к хорошему делу. Я думаю, что в России у нас есть шансы на то, чтобы развить этот вид охоты. Пожалуй, такие черты развития охотничьего хозяйства в России я бы отнёс к вашему вопросу. Скажу ещё, что всё-таки кризис, к сожалению, перманентен, и пока не видно предпосылок выхода из него. Отдельные очаги роста появились, но в целом управление отраслью оставляет желать лучшего. Эта вертикаль от центра до регионов не работает, и во многих регионах свои проблемы, о которых надо уже говорить с представителями регионов.
М. К.: А какие охоты, по вашему мнению, у нас могли бы получить развитие? Из каких видов охот могло бы быть реальное пополнение бюджета? Я готовил справку для заседания комитета в Госдуме; прочитать её мне не удалось, но я напечатал её в журнале. Всем всё время кажется, что с организаторов охот, с аутфитеров, можно брать больше денег в казну. На самом деле на камчатской охоте на медведя стоимостью 8000 долларов человек себе в карман кладёт долларов 800, 1000 – если повезёт. Остальные деньги остаются в регионе – на наём вертолёта, на приобретение продуктов, на зарплату егерей и так далее. При этом очень сильно уменьшилось количество трофейных охотников. Если в 90-е годы их только на Камчатку прилетало больше 1000, то сейчас у нас трофейных охотников во всю страну прилетает не больше 600–700 человек. И они прилетают не на Камчатку, а в бюджетную Курганскую область, где охотятся на косулю. Это у нас сейчас основной трофейный вид. Какие подвижки на большом уровне могут вызвать больше интереса к охоте у нас?
С. Я.: Структура распределения дохода от трофейной охоты в классических странах, где это давно используется, выглядит так. 25–30% достаётся местному населению, где проводится охота. Это очень важно для того, чтобы искоренять браконьерство. Там, где местное население получает зримую выгоду от трофейной охоты, как правило, браконьерство сведено на нет либо оно не является серьёзным фактором. Где-то процентов 40 должно оставаться у аутфитера, а остальное – идти в налоги государству.
Вот эта структура более или менее классическая для многих стран мира. Потому что аутфитер несёт очень большие нагрузки: ответственность и так далее. Но у нас здесь очень многое неупорядоченно. В странах, которые ориентируются на охотничий туризм, он приносит очень большие деньги . Возьмём Южно-Африканскую республику: 10 000 иностранных охотников в год приносят порядка 800–900 миллионов долларов в год же. Это очень неплохо. Есть смысл этим заниматься. У нас до недавнего времени аутфитеры были ограничены в плане использования оружия (по-моему, мы и сейчас ещё не решили эту проблему). И пока у нас аутфитеры не получат возможность давать оружие в аренду иностранным охотникам, не надо ожидать большого их наплыва. Вторая проблема –с перевозкой оружия.
Тут всё время какие-то новшества пытаются внести либо Росавиация, либо авиакомпании, увеличивая поборы, которые останавливают людей, не желающих переплачивать за воздух. Третий момент – вывоз и оформление трофеев, что, как я слышал, вызывает огромное количество проблем. И если всё это в целом сложить, то, конечно, 500–600 человек для такой страны, как Россия, с её гигантским охотничьим потенциалом, выглядит смешно. И постыдно. Потому что взять любые страны Центральной Европы, ту же Болгарию, или Чехию, Польшу, Словакию – все они зарабатывают больше нас. Есть несколько географических точек, куда идёт иностранный охотник. Это косуля – Курган; всё же ещё сохраняется Камчатка; и немного весной – глухарь. Говоря о потенциале, прежде всего надо решить организационные вопросы, которые я назвал в начале. И совершенно очевидно, что здесь надо использовать межфракционный потенциал депутатской группы, которую возглавляет замечательный охотник депутат Резник.
Другой потенциальный очаг роста – это лучники. Сейчас интерес к тому, чтобы приехать в Россию, у лучников появился (я это знаю от своих иностранных контактов). И от нас зависит, когда они к нам приедут, потому что министерство до сих пор не разработало документацию для оформления этого оружия при покупке его в России и при завозе его из других стран в Россию. Я начал охотиться с луком, у меня есть лук, я пытался завезти его из Европы, и для этого мне нужно было пройти через определённые круги административно-организационного ада. Пришлось пройти как минимум через четыре кабинета, чтобы получить разрешение только на ввоз лука, но ещё не на его сертификацию. Пока мы в организационно-административном плане не создадим нормальных условий для заезда всей этой палитры зарубежных охотников, от трофейных до лучников или птичников, то ждать большой удачи здесь не стоит.
М. К.: Есть, с моей точки зрения, очень хороший способ увеличения трофейной привлекательности – выделение новых трофейных видов. Вот посмотрите список SCI, который касается Северной Америки.Естественно, что каждый кулик своё болото хвалит, вот и SCI создаёт наилучшие условия для страны, где находится её штаб-квартира. К примеру, у нас огромная страна, но всего один трофейный вид северного оленя.
С. Я.: Два. Один – в европейской части, другой – в азиатской.
М. К.: Значит, уже два. Хотя их уверенно может быть не меньше 6–7, и даже больше. Мы можем, например, отдельно заявить каждую островную форму – и это будет объективно, так как на островах они изолированные. Даже на Таймыре у нас две популяции, которые практически не пересекаются. То же самое с медведями: их 4, но их также может быть значительно больше. Как попробовать добиться, чтобы международные трофейные организации признали у нас большее количество трофейных видов? Помните, какой был бум с чукотским бараном? Бум был, но сейчас он спал. На него отохотились те 40–50 человек, которые имели на это деньги, и вся история закончилась.
С. Я.: Правильная постановка вопроса. Здесь многое зависит от нас самих – от охотников и охотничьих организаций. Если мы хотим увидеть больше охотников за северным оленем, за некоторыми видами горных животных, то нужно самим проводить определённую работу, которую начал осуществлять, скажем, Клуб горных охотников. Я имею в виду прежде всего работу с биологами, зоологами и институтами по определению ДНК животных. Вы совершенно правы, говоря о том, что у нас есть замкнутые группировки животных, прежде всего северный олень, который может вырасти в количестве трофейных подвидов совершенно точно.
Точно так же как и медведь. У нас же амурский медведь, камчатский медведь, сибирский медведь, гималайский медведь, европейский медведь, сахалинский медведь и так далее. Надо доказать. Как? Через ДНК, через заключение учёных. А с этими заключениями нам, российским охотникам, работающим с международными организациями, надо, как лоббистам, действовать. Прежде всего Александру Егорову – самому титулованному трофейному охотнику мира, обладающему авторитетом; и у меня какие-то позиции есть; есть у Эдуарда Бендерского и других людей. Мы должны убеждать соответствующие научные комитеты в том, чтобы увеличивать количество подвидов и видов трофейных животных на территории РФ. Я думаю, это касается и горных животных, и наиболее вопиющий случай – несправедливо обиженный северный олень.
М. К.: Мы опять говорим о том, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. С чем, как мне кажется, у нас наблюдается дефицит, так это с общественными охотничьими организациями финансового характера. Татьяна Сергеевна Арамилева бьётся как рыба об лёд, занимаясь проблемами юридического характера, и это всё очень серьёзно на самом деле. Вы же знаете, что за рубежом существует масса мелких, средних и даже крупных фондов, куда охотники складывают деньги, и эти деньги вкладываются в развитие охоты и охраны природы. У нас была идея такой фонд создать, мы даже подготовили все документы, но не хватило административного ресурса.
Я знаю, что сейчас один из наших товарищей тоже будет создавать такой фонд. В чём дело? Почему у нас не хватает сил? То ли у сознательных охотников мало денег, то ли они их жалеют, то ли не совсем понимают, что надо делать? Потому что это не совсем благотворительность. Всем кажется, что в фондах обязательно всё разворуют. Это убеждение с начала 90-х годов: деньги отдал в фонд – значит, украли. Но это же далеко не так.
С. Я.: В принципе, вы уже ответили на вопрос. Это одно из направлений, в которых мы катастрофически отстаём от цивилизованного охотничьего мира. Мы ещё не понимаем, как происходит управление дикой природой в новых условиях. Раньше это была государственная система и структура, а в новых условиях, после исчезновения командной распределительной экономики, многое надо было сделать заново и построить по уму, как это сделано в других странах мира. Первое, что могу сказать, – я считаю, что в мире существует одна, на данный момент лучшая модель менеджмента дикой природы, и это североамериканская модель управления. В основе её лежат государственные решения, они восходят к деятельности знаменитого американского президента-охотника Тедди Рузвельта.
Именно он создал систему национальных парков, заказников и так далее. Но ещё важнее, что последователи Рузвельта создали систему финансирования их дикой природы. В 30-е годы был принят закон, позволивший часть средств, которые люди тратят на охоту, на приобретение оружия, боеприпасов, амуниции, брать на развитие дикой природы. Они создали государственный фонд, и с каждого патрона и рубашки, купленной охотником, 13% налога капает на сохранение дикой природы. За 60 лет этот фонд заработал 3,6 миллиарда долларов только на защиту дикой природы. Государству законодательно запрещено залезать в эту казну. И каждый штат заинтересован, чтобы у него было больше охотников, потому что от этого зависят выплаты из общенационального фонда средств, идущих на защиту дикой природы.
Это исключительно важное правило обеспечило дикой природе процветание. Именно этого наши радикалы, наша «зоошиза», не понимают. Защита дикой природы и её постоянное использование должны идти вместе. Дикая природа в современных условиях не может быть фетишем, неким божеством, на которое надо молиться, игнорируя проблемы, возникающие при отсутствии регуляции, к примеру, избыточную популяцию хищников – волка или медведя. Ведь это угроза жизни людей в буквальном смысле. В современных условиях дикая природа существует только тогда, когда человек занимается ею разумно, на основе научных данных, и тут американцы показывают потрясающий пример, хотя и там есть свои перекосы и проблемы.
Второе касается сознательности охотников. Я уже говорил о материальном расслоении охотничьего движения. Далеко не все готовы давать большие деньги на защиту дикой природы. Но мы начали это делать, и пусть кто может, тот участвует. Лучший пример – это Клуб горных охотников: частно-государственное партнёрство вместе с Минприроды. Уже создан вольерный комплекс, кажется, в Кабардино-Балкарии, для увеличения популяции северокавказской серны, а так же для начала разведения безоарого козерога, который у нас есть. Охотники часто присылают мне фотографии. В Дагестане есть группировка козерогов, в Чечне.
И в итоге мы можем договориться с армянскими коллегами и завести этого козерога оттуда. В своё время он прекрасно развивался на Северном Кавказе, но человеческий фактор привёл к тому, что популяция была истощена. Это первый пример того, что в российском охотничьем движении немного поменялся менталитет и появились люди, готовые давать средства на поддержку и сохранение дикой природы. Плюс пример Игоря Донцова – остров Завьялова. Туда уже завезли овцебыков и небольшую группировку охотского барана. Опять же, на острове когда-то этот зверь был, но всё было выбито людьми. В то числе и северный олень там был, говорят, и его тоже собираются завезти. Это ещё один прекрасный пример того, о чём вы говорите, – когда охотники дают деньги на защиту дикой природы. Но в целом народ ещё для этого не созрел, прямо скажем. И недоверие к фондам существует, и этот психологический фактор играет против нас.
М. К.: Но всё-таки люди подрастают. Мне кажется, что поколение моложе нас окажется лучше нас. Будем надеяться, что потихоньку всё будет, ведь быстро ничего не делается. Я в какой-то момент понял, что без советской власти незаметно прошло 30 лет! Сергей Владимирович, спасибо за ваш рассказ, мы постараемся приглашать известных и много знающих людей ещё и ещё. Вот, кстати, Александр Егоров у меня следующий на очереди.
