Песок, красный песок Намибии под ногами. Мои ботинки вязнут в нём, и каждый шаг отнимает силы. А их и так уже не осталось. Полдня мы идём быстрым шагом – километров двадцать пять, наверное, намотали.
Держась за ремень болтающейся на плече винтовки, пошатываясь, смотрю только себе под ноги. Жара стоит невыносимая: градусов под тридцать. На палящем солнце шея и руки давно сгорели, но мне уже всё равно. Струйки пота стекают по лицу, мыслей нет – ведь они требуют внимания, а значит, сил, и я, отключив голову, тупо, как робот, переставляю ноги. В жизни всегда бывают трудные моменты, их надо просто перетерпеть. Но сегодняшний день, кажется, не закончится никогда. Будто колесо времени заклинило, и в мире не осталось ничего, кроме этой выжженной солнцем земли и меня, бесконечно идущего по ней из ниоткуда в никуда…
Если всё-таки сделать усилие, поднять голову и оглядеться, то увидишь кругом буш, крепкий и колючий. Низкорослый, густой, словно наши южные заброшенные сады, заросшие тёрнами и лоховником. Бесконечное сплетение стволов и веток и зелёная листва играют на солнце. Кургузые, метра под три-четыре, деревца тамариска и жирафовой акации, усыпанные длинными тонкими шипами-иглами, раскидистые высокие мопане, а под их кронами – плотный кустарник из разных видов той же акации, катофрактеса, дерезы, трёхколючника и других, неизвестных мне растений. На земле, меж растрескавшейся от зноя красно-бурой земли и песка, торчит бледными пучками желтеющий травостой, схожий с нашим увядающим бурьяном на излёте лета.
Впереди меня идут двое. Чёрный трекер и белый пи-эйч. Пи-эйч, и он же хозяин этих угодий, Диван – загорелый, коренастый парень, чуть меньше тридцати. Как и все профессиональные охотники, щеголяет в шортах, несмотря на колючки и змей. Родился и вырос здесь же, в Намибии. С детства на охоте, семья его, Лабушейн, живёт в Африке уже в четвёртом поколении. Приятный в общении, компанейский, весельчак, постоянно подшучивает над трекером Джони, молодым, но опытным следопытом. Джонни – скромный, говорит мало, делает много. К клиенту молчаливо почтителен, только сияет своей белоснежной улыбкой. Боссу не прекословит, «подай-принеси» – всегда Джонни на побегушках, но при случае над начальством тоже осторожно подтрунивает.
Оба – отличные проводники в буше. Пружинистым шагом, словно поджарые гончие псы, спешат они по оставленному зверем следу. На песчаной почве он легко читается, и мои провожатые идут ходко. Когда же след теряется на каменистой почве или россыпях выдавленного на поверхность скальника, я немного отдыхаю: парни сбавляют шаг и расходятся в разные стороны, обрезая участок. Но вот негромко щёлкнет пальцем Диван, нашедший едва заметный на земле оттиск копыта, или присвистнет Джонни, взявший след, и мы снова рвём вперёд что есть мочи.
От жары и усталости в горле пересохло и нестерпимо хочется пить. Но воды с собой никто не взял. Всё началось рано утром впопыхах, и никто не думал, что охота так затянется. Господи, мне кажется сейчас, что холодная бутылочка минералки, одна из тех, что мы оставили в кулбоксе джипа, и есть счастье. Представляю, как достаю её из холодильника, такую желанную, прохладную, быстро запотевающую на жаре. С хрустом сворачиваю пластмассовую крышку и залпом опустошаю бутылочку до дна. Мучительная жажда отступает, меня наполняет долгожданная прохлада, и я испускаю облегчённый вздох блаженства. Сейчас мне кажется, что эта бутылочка воды – самое лучшее, что есть в этом мире, и единственное, чего я хочу.… Но нет, нельзя думать о воде, только хуже становится. Эх, когда же всё это кончится-то?! А ведь так всё славно начиналось…
…Лифтованный пикап, тяжело переваливаясь на ухабах, скребётся по пробитой через буш песчаной дороге. Хотя «дорога», наверное, неправильное здесь слово. Скорее охотничий путик. Вырубили когда-то негры деревья и кустарник, хозяин земли накатал направления, порезав буш, как здесь принято говорить, на блоки, а по-нашему, на кварталы. И теперь, когда клиенты хотят охоты, их с самого утра сажают в вот такой пикап, оборудованный для удобства сиденьями в кузове, и, в поисках дичи и свежих следов, объезжают угодья. На ярко-красном песке, словно после ночной пороши, легко читается любой отпечаток копыта или лапы. Дождей здесь почти не бывает, и путик весь испещрён старыми набродами, за десятки намотанных на колёса километров встретишь их немало. Гну, импалы, зебры, шакалы, цесарки, даже, бывает, следы носорога встречаются... Мы ищем сегодня зебру и, если повезёт, антилопу Канна, или иланда, как её здесь называют.
Крутя баранку, Диван рассказывает мне про Канна: «Серьёзный зверь, весом под тонну, самая крупная среди антилоп. Как дичь одна из самых трудных для охотника среди plain game. Очень пуглив и совершает большие дневные переходы. Охота на него сравнима с охотой на буйвола, только без фактора опасности. Тропить приходится порой десятками километров. Про него порой шутят, что иланд лучший в Африке гид: пока ты тропишь его, он покажет тебе все твои угодья, их самые дальние уголки и места, в которых ты никогда не был. Между прочим, считается священным животным у бушменов: те без крайней нужды на него не охотятся. А знаешь, почему? Это единственная антилопа, копыта которой при ходьбе, ударяясь друг об друга, издают тихий костяной звук, – и Диван, пытаясь его повторить, гортанно прицокнул. Я тут же вспомнил свою охоту в ЮАР несколько лет назад, моего пи-эйча и трекера, разговаривавших меж собой на африканском коса, сплошь состоящем вот из таких цокающих звуков. – В бушменском языке много слов с таким звучанием, – продолжал Диван, – и бушмены считают, что это их умершие родственники и соплеменники говорят с ними через эту антилопу. Потому и почитают её как священную. Как найдём след хорошего быка или стада, будем тропить. Это настоящая, честная охота», – выворачивая руль на очередном завороте в новый «блок» и вспугнув с дороги стаю неповоротливых цесарок, заканчивает свой рассказ Диван.
Я же пока настроен скептически. Не знаю, что за сказочную охоту обещает мне мой пи-эйч, но пока всё складывается так, как я себе это представлял, читая охотничьи отчёты по Намибии. Ездим много, время от времени останавливаясь и осматривая в бинокли буш. С машины обнаруживаем животных или, оставив транспорт, быстренько доходим до перспективного местечка. Короткий подход к зверю, проводник ставит треногу: Shoot it, shoot it! – Well done! Congratulations! Very good trophy! Фотосессия, грузим в кузов тушу и едем праздновать в кэмп.
Именно так мы уже добыли на днях пару антилоп: чёрного гну и конгони. Оба были взяты с первого выстрела, и, помню, Диван меня тогда похвалил: «Отлично! Один патрон – один зверь!» «Не сглазь», – ответил я ему в шутку. Весь следующий день мы проездили по путикам, ища свежие следы, и мне уже стало казаться, что Диван просто ищет удобной возможности, чтобы быстро и без пыли добыть по тому же сценарию очередное животное…
Неожиданно пи-эйч ударил по тормозам, оторвав меня от размышлений. Высунувшись из окна, он что-то затараторил на африкаанс сидящему в кузове Джонни, указывая рукой куда-то в буш. Через несколько секунд он заглушил двигатель и выскочил из машины: «Дмитрий, отличный, отличный иланд, просто монстр, вон в тех кустах, метрах в трёхстах от нас. Кажется, этот тот парень, которого я пытался выследить с другими охотниками в течение последнего месяца. Давай, заряжайся скорей и пошли!» Передёрнув затвор старинного маузера калибра 7×57, служившего ещё деду Дивана, я заспешил за моими проводниками вверх по небольшому склону, заросшему такой чапыгой, что видно было не далее шагов пятидесяти. Диван и Джонни ловко обтекали колючие заросли, я же по неопытности то и дело оставлял цепким, как рыболовные крючки, колючкам взымаемую за проход мзду: руки мои быстро покрывались кровоточащими порезами, рубашка порвалась в нескольких местах.
Видимо, мы были уже недалеко от антилопы, когда мои спутники остановились, насторожённо прислушиваясь. И в утренней тишине мы отчётливо расслышали негромкое костяное «цок, цок… цок, цок». Словно хищники, проворно и тихо, мы заспешили на этот звук. Пошёл отсчёт последним метрам. Выверяя каждый шаг, впереди крадётся Джонни. Вот он замер, наклонился чуть вбок, стараясь рассмотреть что-то, скрытое за листвой. Шагнул в сторону и быстро расставляет треногу. Понимаю, что сейчас буду стрелять. «Вот и вся охота: не успев начаться, уже кончается», – подумал я, нащупывая флажок предохранителя на винтовке. И тут мои пластмассовые сошки, задев о камень, предательски задребезжали, и антилопа, почувствовав неладное, дала стрекача. Здесь наши приключения и начались…
Тропим зверя несколько часов кряду. Бык, как выяснилось по следам, не один – с коровой. Они долго петляли в гущаре, потом вывернули в поросший высокой травой суходол с деревцами-зонтиками с изверченными кривыми стволами и неспешным шагом пересекли это саванное редколесье до следующего «блока» с густым подростом, потом перешли в следующий квартал, затем ещё дальше... Мы настигли их к полудню где-то через пятнадцать километров от места начала охоты. Антилопы отдыхали среди кустов под раскидистым пастушьим деревом. Мы, как увидели их, так дружно припали к земле. Диван приподнялся на колени и осторожно выглянул из-за травы. С минуту он разглядывал зверей в бинокль, затем решительно расставил треногу. Я медленно встал и прильнул к окуляру прицела.
Вот он, оказывается, какой, этот иланд! Серая громадная коровообразная туша с толстой шеей и свисающей с неё мешком кожаной складкой, с непропорционально массивному телу маленькой аккуратной головой антилопы, увенчанной толстыми короткими закрученными в спираль рогами, а на переносице – чёлка густых коричневых волос. Бык лежал в траве метрах в ста пятидесяти, задом к нам, и равнодушно посматривал куда-то в сторону. Понимаю, что стрелять могу только в шею, выбрав небольшой прогал в сетке ветвей между нами. Тщательно прицеливаюсь и плавно нажимаю спуск. Выстрел. Бык на секунду уронил голову, но тут же вскочил и рывком скрылся в зарослях. Со всех ног мы бросились ему наперерез. Пару раз я видел, как он мелькнул между деревьями, но шанса на второй выстрел уже не было. Метров через двести мы выдохлись и перешли на быстрый шаг. И снова потянулись километры преследования…
И вот я здесь, где-то на середине пути из ниоткуда в никуда. Сил совсем нет, но признаться в этом, попросить передышки мне стыдно. Ведь им тоже тяжело, тяжело из-за меня, заварившего всю эту кашу. Стрелял бы я точнее, сейчас бы уже были в лагере. Что ж, буду просто идти, пока не упаду: надо расплачиваться за свою никудышную стрельбу. Я глянул на часы. Интересно, сколько я ещё выдержу. Протяну ли ещё час или хотя бы полчаса?
К счастью, мне повезло. Минут через десять шедший впереди Джонни внезапно дёрнулся и присел. Мы тотчас последовали его примеру. Как и раньше, за плотными кронами деревьев было трудно что-то разглядеть, но земля здесь, твёрдая как камень, была почти лысой, без подроста, и снизу, меж стволов деревцов, мы увидели ноги множества антилоп. Это оказалось целое стадо, голов пятнадцать. И это были иланды, и среди них был наш «парень». Усевшись на земле, пи-эйч и трекер тихо перешёптывались. Вдруг оба встрепенулись, и Диван отчаянно зажестикулировал, давая мне знак подползти поближе. Он показал рукой в сторону антилоп, и в прогале между кустов я увидел кусок серой шкуры. «Это – лопатка, бей, бей туда скорее!» Скорчившись на земле, я, как мог, унял пляшущее перекрестье прицела и спустил курок. Ударил выстрел, и в буше перед нами разыгралась настоящая буря: поднимая столбы пыли, загрохотали по земле десятки копыт, затрещали кусты, замелькали между деревьев тени антилоп, испугано закричали птицы…
«Он упал, упал! – радостно кричал Диван. – А-а-а-а, нет: поднялся, бежит! Но попал ты ему хорошо, вытропим, никуда он не денется!» И, вскочив на ноги, мы опять пустились в погоню... Кровь на земле, на ветках брызгами, много крови. С обеих сторон от следа, значит, ранение сквозное. Но чем дальше идём, тем крови меньше. Тропим триста метров, полкилометра, километр, два, а наш подранок, хоть и идёт шагом, но не останавливается. И вспыхнувшая было надежда тает с каждым шагом. А по земле уже поползли длинные тени, и вот солнце коснулось горизонта. Времени у нас осталось максимум час. Я тащусь в полубеспамятстве и уже молю несчастного иланда, тоже бредущего где-то впереди, остановиться и умереть: «Ты же всё равно не жилец, так не мучай себя и нас. Просто ляг, позволь себе истечь кровью и уснуть. И прости, прости меня за те мучения, что я тебе причинил. Я не хотел. Я хотел, чтобы всё кончилось быстро».
Стадо, к которому прибился подранок, мы догнали уже в сумерках. Незаметно подкрасться не вышло, антилопы стронулись, и, подрезая их путь, мы бросились наперехват. Я не помню, сколько мы пробежали, двести, может, триста метров. Помню, как втыкались сзади под бока острые ножи, а в груди горели раскалённые угли. Помню убегающее в клубах пыли стадо, нашего быка, бредущего в конце этого живого месива рогов и туш. Я снова стреляю и опять его задеваю. Но он не умирает. Упрямо бежит от нас и скрывается в зарослях. Где резвым шагом, где трусцой, мы следуем по пятам. Крови становится больше, антилопа припадает на ногу. Тянет в редколесье. Это нам только на руку, но уже почти стемнело, и время на исходе. А ведь нам осталось совсем чуть-чуть его дожать…
Догоняем его минут через двадцать. Поднялся из-за куста метрах в трёхстах, заковылял дальше. В который раз бежим что есть духу. Кажется, я сейчас умру. Впереди разрытая бородавочниками яма, Диван ловко её перескакивает, а мы с Джонни, проглядев её, со всего маху падаем на землю. Поднимаюсь и понимаю, что безнадёжно отстал. В отчаянии кричу Дивану: «Стреляй!» Один за другим грохочут два выстрела из его крупнокалиберного блейзера. «Зацепил, зацепил! Один раз я точно хорошо влепил ему 416-м солидом. С такой раной он не уйдёт далеко», – уперев руки в колени и пытаясь отдышаться, говорит Диван.
Нам удаётся протропить быка ещё метров триста, ищем следы уже в полной темноте, подсвечивая фонариками на смартфонах. В конце концов, сбившись, бросаем это занятие. Придётся возвращаться сюда завтра утром и продолжить поиски. Плутаем, ища выход к дороге, то и дело натыкаясь на пауков, свивших свои сети между кустов. Потом под ночным небом, усыпанным россыпями ярких звёзд, долго ждём транспорт. Диван ковыряется в телефоне, прикидывает, сколько же мы сегодня прошли. Говорит, километра тридцать четыре точно нагуляли...
Уже дошедшего иланда мы нашли на следующий день в полукилометре от места, где бросили поиски. Умер он, видимо, уже давно: туша совсем окоченела, и за ночь шакалы её изрядно подпортили, добираясь до потрохов. Выстрел Дивана всё-таки достал быка. Цельная медная пуля, угодив в ляжку, дотянулась до внутренних органов зверя. Наш бык был просто огромен, весом далеко за тонну. Гигант, настоящий монстр. Он лежал на красном песке серой глыбой, весь в крови от наших пуль, истерзанный хищниками, но всё равно потрясающий своей мощью и величием. Я прикоснулся рукой к его уже холодной шкуре, всё никак не понимая, что я должен сейчас чувствовать. Облегчение, что всё, наконец, кончилось? Что не потеряли подранка? Радость от добытого трофея? Неловкость за свою вчерашнюю стрельбу? Или благодарность за то, что я узнал, какой разной бывает охота в Намибии?
Русский охотничий журнал, июль 2017 г.
