Как сказал кто-то из зубров государственного строительства новейшего времени, постоянная изменчивость – норма для системы госуправления. Реорганизация органов, перераспределение полномочий, изменение нюансов нормативного регулирования – это и есть естественное состояние.
И в рамках этой нормы у нас продолжается суета вокруг уже почти никому не нужной охоты. Но про ненужность охоты – как-нибудь в другой раз, а пока про суету. Очередная веха этой суеты: департамент государственной политики и регулирования в сфере охотничьего хозяйства Минприроды России с этого августа забрал себе некоторую часть полномочий у Росприроднадзора. Теперь именно департамент будет согласовывать или не согласовывать ограничения охоты, придуманные в регионах. У непосвящённого человека может возникнуть вопрос: «А в чём разница-то?» Особенно учитывая, что Росприроднадзор сам находится в ведении того же самого Минприроды России? Но на самом деле разница есть. Ведь решения там принимают разные люди, имеющие совсем разное отношение к охоте. Можно немножко повспоминать «как это было до…»
Многие годы тяжесть согласования региональных ограничений лежала на плечах Росприроднадзора. В разные времена в этот процесс в разной степени были вовлечены и территориальные подразделения этой федеральной службы, и её центральный аппарат. Но тут нужно учитывать, что Росприроднадзор – служба, ведущая очень большой объём надзорной работы в самых разных отраслях природопользования. Естественно, по значимости из этих отраслей охота находится далеко не в начале списка.
Даже не зная подробности внутренних кадровых процессов, можно сказать, что содержать в штате хотя бы одного-двух профильных специалистов именно по вопросам охоты было бы для неё непозволительной роскошью, особенно в территориальных подразделениях. Согласования ограничений нередко носили довольно субъективный характер, что влекло за собой различные казусы, когда разным регионам, представляющим на согласования примерно одинаковые ограничения с примерно одинаковыми же обоснованиями, давали противоположные заключения. А бывало и так, что проект, получивший сначала отказ в согласовании от территориального подразделения, потом согласовывался центральным аппаратом.
Кстати говоря, некоторые регионы умудрялись ограничения принимать вообще без всякого согласования. Иногда – даже приказом уполномоченного органа (а не высшего должностного лица, как положено по закону). Вот уж поистине: велика страна наша и разнообразно в ней правоприменение. Хотя существовали и документы, вроде бы регламентирующие вопрос согласования ограничений (из последних – приказ Росприроднадзора «Об утверждении методических рекомендаций по согласованию Федеральной службой по надзору в сфере природопользования введения органами государственной власти субъектов Российской Федерации ограничений охоты»), но по факту всё это трактовалось в довольно широких пределах.
Теперь Минприроды России обязано разработать уже свой соответствующий порядок согласования. Кстати, проект этого порядка уже выложен для обсуждения на федеральном портале проектов нормативных актов. Судя по проекту, от субъективизма в вопросах введения региональных ограничений мы избавлены не будем. Поскольку в качестве обоснования согласовываемых ограничений департамент предполагает принимать в том числе «решения заседаний совещательного органа при органе государственной власти субъекта Российской Федерации, уполномоченном в области охоты и сохранения охотничьих ресурсов». Под совещательным органом имеются в виду те самые общественные советы, которые сейчас должны быть при каждом уполномоченном органе. А всем известно, что эти общественные советы почти везде – ручные, состав их формируется органом власти обычно по своему усмотрению. Поэтому и решения ими принимаются «какие надо».
Кое-какая защита от субъективных ограничений теперь, правда, будет прописана прямо в тексте закона об охоте. Это касается конкретизации возможности внесения на местном уровне запретов охоты на определённые виды охотничьих животных или на животных определённого пола и возраста. Теперь такой запрет может быть установлен, только если в соответствии с данными государственного мониторинга охотничьих ресурсов имеет место фактическое непрерывное снижение численности вида охотничьих ресурсов в течение не менее трёх лет, причём приведшее к общему сокращению численности вида более чем на 50%. Речь при этом, правда, идёт исключительно о лимитируемых видах.
Как обычно, идея потенциально благая – ввести какие-то объективные критерии необходимости введения ограничения, чтобы оградить охоту от чьих-то хотелок, волюнтаризма и популизма. Но на выходе результат вызывает больше вопросов, чем даёт ответов. А как быть, если популяция стабильно угнетённая, но непрерывного снижения численности нет? С какого момента считать начало периода падения численности? И что значит «общее сокращение»? А если в субъекте есть разные (в том числе изолированные) популяции, которые находятся в разном состоянии? Будут ли на эти вопросы твёрдые ответы – покажет время.
Тем же законопроектом, что и вопрос согласования ограничений, вводятся новые расклады по учётам численности охотничьих животных. Вопрос контроля местными органами охотнадзора за проведением охотпользователями этих учётов толком не урегулирован уже много лет. Регионы решают его кто во что горазд. Но теперь вот в законе появилось официальное разделение на благонадёжных и неблагонадёжных охотпользователей. А именно: индивидуальными предпринимателями и юридическими лицами, заключившими охотхозяйственные соглашения, учёты будут проводиться самостоятельно, а теми, кто продолжает работать на основании долгосрочной лицензии, – совместно с уполномоченным органом. То есть охотпользователям с охотхозяйственным соглашением надо верить на слово, а работающих на основании долгосрочной лицензии – проверять…
Забавной выглядит в законе фраза про учёты численности животных на основании имеющихся научных подходов. Многие «имеющиеся научные подходы» в принципе не могут вписаться в существующую у нас систему отчётности. Например, много в каких успешных системах природопользования вполне нормальным является отказ от абсолютного выражения численности учитываемых животных, особенно относительно мелкой дичи. И часто это оправдано: надо понимать границы применения методик, погрешность которых иногда может составлять многие десятки процентов. А для отслеживания динамики численности видов и состояния популяций вполне годятся относительные оценки.
Но это никак не может вписаться в существующую отчётность, требующую конкретных цифр. Порой очень умиляет то, что в данных учётных мероприятий вполне с серьёзным видом фигурируют цифры, согласно которым обитает, скажем, в каком-нибудь условном Верхнениженском охотничьем угодье 242 зайца-беляка, 87 глухарей и 512 рябчиков... Забавно, не правда ли? Но ничего, «считали», «считают» и будут «считать». Особенно учитывая, что количество учитываемых видов охотничьих животных напрямую влияет на сумму денежных средств, передаваемых в виде субвенций из федерального бюджета в регион на исполнение охотничьих полномочий.
В общем, что-то мне подсказывает, что за «имеющиеся научные подходы» будут признаваться исключительно те, которые впишутся в существующие формы отчётности. Всё это производит какое-то странное впечатление. Вроде какая-то суета идёт, документы пишутся, полномочия перераспределяются, а изменений в проблемах, которые за десятилетие успели уже мозоли на языках обсуждающих натереть, нет. С другой стороны, как сказал один знакомый охотпользователь в ответ на рассказанные ему новости про изменения в законе: «Да пофиг вообще, чё их знать-то, законы эти. Там всё время что-то меняется. С комитета позвонят – скажут как надо, а мы сделаем вид, что выполним. У нас так с любой фигнёй происходит».
Все статьи номера: Русский охотничий журнал, август 2021
