Британия – едва ли не идеальное место для изучения влияния человека на природу. Территория небольшая, изолированная; опыт антропогенного вмешательства – давнишний (индустриализация вообще-то именно здесь и зародилась); народ обитал грамотный (недостатка в письменных источниках нет). Ну и борьба с «вредными» животными и птицами велась не просто широко, а буквально на государственном уровне.
Еще в XVI веке Генрих VIII и Елизавета I приняли законы, обязывающие граждан истреблять вредителей сельского хозяйства (в Шотландии похожие указы издавались еще в XV веке, но, судя по всему, остались лишь на бумаге). Заявленной целью борьбы с фауной было увеличение урожайности, чтобы народ не страдал от голода. За голову истребленного вредителя выплачивалось вознаграждение, что призвано было как мотивировать «трудолюбивых бедняков», так и поддержать их в тяжелые времена. Деньги на вознаграждения собирались через особый налог, которым облагались сельские общины, а организация всего этого богоугодного дела вменялась в обязанности священников. Из приходских финансовых отчетов, которые кое-где велись с 1600 года, современные исследователи, такие как Р. Лавгроув, извлекают массу интересной информации.
С елизаветинских времен в жизни острова изменилось многое, и в том числе отношение к окружающей среде. Примитивный подход старых времен «убить всех, от кого нет пользы» в середине прошлого века сменился на не менее примитивный «экологический», при котором регулирование численности считалось безусловным злом, а охотники и егеря безоговорочно обвинялись во всех потерях британской фауны со времен неолита. Этот подход, в свою очередь, вот прямо на наших глазах сменяется как будто позаимствованным из популярной социальной сети статусом «все непросто».
Начнем с того, что довести какой-либо вид до вымирания только охотой на него (будь то промысловая или истребительная) не так легко, как может показаться, – как правило, для этого требуется одновременное изменение экосистемы. Так, снижение почти до нулевой отметки численности сарыча было в первую очередь результатом того самого пресловутого «огораживания», знакомого всем по школьному курсу истории нового времени. Овцы, содержавшиеся на огороженных участках под надзором пастухов, уже не могли отбиться от стада и погибнуть, скажем, свалившись с обрыва, – и количество падали, составлявшей основную кормовую базу сарычей, снизилось на несколько порядков. Действия же егерей и охотников за премиями стали всего лишь «контрольным выстрелом».
Авторы учебников по экологии (и теории самоорганизующихся систем) очень любят приводить диаграммы зависимости «хищник-жертва» в виде двух одинаковых синусоид, причем та, что описывает численность жертвы, слегка опережает ту, которая про хищника. Имеется в виду, что повышение численности жертв ведет к росту численности хищников, затем под прессом расплодившихся хищников начинает падать численность жертв, вследствие чего хищники страдают от нехватки пищи, и численность их тоже снижается, что облегчает жизнь жертв, которые начинают размножаться… и так по кругу до бесконечности. Такую красивую картинку, однако, редко можно наблюдать в реальной жизни (многие исследования вообще не находят значимой корреляции численности в большинстве пар «хищник-жертва». Это не значит, что никакой связи между количеством тех, кто ест, и тех, кого едят, нет и быть не может. Но и примитивное представление, что-де стоит перебить всех хищников, как сразу наступит изобилие промысловых видов, тоже не всегда соответствует действительности.
Рассмотрим для примера отношения человека и грача. Истреблять грачей для защиты посевов приказывал еще Генрих VIII, и граждане этот приказ с энтузиазмом выполняли. Грачей добывали сотнями – на той стадии, когда молодые птицы уже размером почти со взрослых, но еще не летают. Таким образом, помимо исполнения монаршей воли получалось еще и изрядное количество мяса (пирог с начинкой из молодых грачей считался даже деликатесом). Однако общая численность гнездящихся пар от этого не снижалась, поскольку большая часть молодняка грачей в любом случае погибает, и изъятие части популяции только увеличивает шансы оставшихся на выживание. Рост численности населения не приводил к падению численности грачей, но это не самое интересное. В какой-то момент ежегодные грачиные охоты вышли из моды; многие боялись, что тут-то грачи расплодятся и заполонят всю Британию, – но нет, численность этих птиц осталась на прежнем уровне. Куда сильнее на них повлияла массовая гибель вязов – не все грачи сумели сообразить, что колонии можно устраивать и на других деревьях.
Свой вклад в сложность проблемы добавляет и человеческая природа. Пособия по охотничьему хозяйству, изданные на стыке XIX и XX веков, категорически не советуют выплачивать егерям награды за голову «вредного животного» – егеря найдут способ сделать вредителей источником постоянного дохода. Подобные примеры можно найти и в деятельности профессиональных «терминаторов»; один из наиболее ярких приводит тот же Лавгроув. В 50-е годы XX века в Британии пытались истребить серую американскую белку (этот акклиматизированный вид сильно мешал аборигенной флоре-фауне), выплачивая по шиллингу за хвост. Выяснилось, что охотники ловят белок живыми, отрезают им хвосты и выпускают на волю. Новый хвост у белки, конечно, не вырастет, но размножаться ей это не мешает, а потомство, вопреки теориям академика Лысенко, окажется вполне хвостатым. «Уничтожение вредителей», которое несет прямую материальную выгоду тому, кто этим занимается, легко превращается в «неистощительное природопользование».
На этом месте может показаться, что современное положение дел с контролем численности в Британии – один сплошной позитив. Полностью исключить вмешательство человека в природу все равно не получится – все современные экосистемы на острове по определению антропогенны. Следовательно, любые перекосы в отношениях «хищник-жертва» человек может и должен исправлять, в том числе посредством охоты. Охотничье хозяйство вообще и регулирование численности многих непропорционально расплодившихся животных в частности, как показывают многочисленные исследования, влияют на природу в целом положительно. Так что все вроде бы хорошо...
... Ровно до тех пор, пока мы не сталкиваемся с «исключением» – то есть с ситуацией, в которой сильная зависимость между численностью хищников и жертв все же есть, и к тому же виды, о которых идет речь, по той или иной причине представляют для человека особую ценность.
Одна из таких пар – полевой лунь и граус. Первый поставлен на грань истребления егерями старых времен, один из символов борьбы «за экологию», вид, находящийся под строгой охраной. Второй – классический объект британской охоты, стоимость которой измеряется в тысячах фунтов в день, что обеспечивает доходом и рабочими местами самую бедную во многих отношениях часть страны. И уживаются они друг с другом не очень – с точки зрения человека, естественно.
Показателен эксперимент, проведенный в 1990-е годы в шотландском поместье Лангхольм. В нем отказались от любых попыток контролировать численность сапсана и полевого луня, тогда как регулирование численности лис и врановых велось с прежней интенсивностью. За пять лет количество гнездящихся пар сапсана возросло вдвое, луня – в десять раз. А вот численность грауса с охотничьей точки зрения снизилась почти до нуля: если до начала эксперимента в угодьях добывалось до 4000 птиц в сезон, то в первый год после эксперимента было добыто лишь 50. Лангхольм перестал существовать как коммерческое охотничье хозяйство.
Совершенно неудивительно, что незаконная добыча хищных птиц в Британии продолжается по сей день, причем порядка 85% осужденных по соответствующим статьям составляют егеря и прочие лица, тем или иным образом связанные с охотой. Пока это остается возможным, поскольку наказание предусмотрено чисто символическое – штраф (который, как утверждают злые языки, охотно компенсируют владельцы угодий). Что будет, если незаконная добыча хищных птиц будет караться тюремным заключением или запретом на профессиональную деятельность?
Дилемма «истреблять нельзя охранять» для Британии – не новость. Этот вопрос встал перед егерями уже в середине XIX века в связи с лисой, которая, с одной стороны, истребляет фазанов и куропаток, а с другой – сама является ценным объектом популярной охоты с гончими. Для решения этого вопроса пытались применять разные способы. Предлагалось, например, наносить на гнезда птиц состав с резким неприятным для лис запахом. Однако работало это только до тех пор, пока до лис не доходила связь между запахом и гнездами, после чего «лисоотпугивающая» обработка, натурально, обретала противоположный эффект.
Пробовали также весьма популярный сейчас метод «отвлекающего кормления» – разбрасывали около лисиных нор битых и подраненных кроликов. Эффект от этого был минимальный. К слову сказать, данный метод испытывали и в Лангхольме: предлагали луням дохлых лабораторных крыс и цыплят – в надежде, что они будут меньше таскать куропаток. Надежды, в некотором смысле, оправдались – луни, получавшие подкормку, приносили в свои гнезда птенцов грауса в восемь раз реже, чем те, кто подкормки не получал. Жаль только, что никакого роста численности куропатки от этого не произошло.
Впрочем, численность грауса в лонгхольмском эксперименте оценивалась не прямо, а косвенно – по успешности охоты, а здесь присутствие полевого луня могло иметь неожиданный эффект. Еще в 1900 году Тисдейл-Бакелл отмечал, что с исчезновением из угодий хищных птиц охота на грауса с легавой становится затруднительной, если и не вовсе невозможной: птицы перестают держать стойку, поскольку взлетать при первом же признаке опасности – более выгодная стратегия выживания, чем затаиваться. А для загонной охоты, наоборот, луни в угодьях – сплошной вред: птицы неохотно поднимаются на крыло и пропускают мимо себя загонщиков. Жаль, что никто, похоже, не попробовал походить по лонгхольмским вересковым пустошам с парой сеттеров – результат эксперимента мог бы быть иным.
А если еще задуматься над ролью, которую сыграло параллельное истребление ворон и лис, – поскольку в «неконтролируемых» экосистемах они «регулируют численность» и полевого луня тоже...
Таким образом, главный вопрос, связанный с регулированием численности в Британии можно сформулировать так: «Насколько далеко имеет право зайти защита охраняемых видов, если она мешает законной и общественно полезной деятельности человека?» И вопрос этот не имеет решения – по крайней мере пока.
На этом месте уважаемый читатель может задаться вопросом «а нам-то что с того?». Идеалом викторианского спортсмена было угодье, в котором не было ничего, кроме тысяч и тысяч фазанов (куропаток, граусов) – впрочем, уже тогда этот подход подвергался жесткой критике даже внутри охотничьего сообщества. Максимальное приближение к викторианскому идеалу мы находим в курятнике. Собственно, именно это с британской охотой и произошло – если вынести за скобки грауса, которого выгоднее охранять, чем разводить, в большинстве охотхозяйств идет именно стрельба разведенной в неволе и выпущенной на волю птицы. Это практически снимает проблему уязвимости для хищников.
Очевидно, что в России «совершенный курятник» – рафинированный механизм воспроизводства живых мишеней – создать почти невозможно. Хоть ты все капканами утыкай, в округе все равно останутся территории, на которых интенсивное охотничье хозяйство не ведется, – отсель грозить будут «твоей» дичи «вредители». Более того, вряд ли это заинтересует большинство наших охотников – мы предпочитаем уголки «нетронутой природы». В отличие от Британии у нас они еще остались, и охотничьи хозяйства могут и должны сохранить их для потомков. Вообще, если охота и имеет право на жизнь в современных развитых странах, то лишь потому, что абсолютно эффективным образом выполняет задачу охраны нетронутых экосистем.
И если принять, что задача охотничьего хозяйства – поддержание здоровой и максимально разнообразной экосистемы, то надо смириться и с присутствием «вредных хищников». Разумеется, никто не запрещает доводить их численность до желательного уровня – до тех пор, пока это не угрожает выживанию соответствующего вида. Идеальной формой регулирования численности представляется охота – будь то спортивная, трофейная или даже промысловая, стимулируемая премиями. В этом плане нашим охотоведам даже проще, чем британским, – лондонский спортсмен ловить куницу не поедет, а многие русские охотники только и мечтают погоняться за пушным зверем с лаечкой. Правильным образом организованная охота на «вредное животное» может финансово окупить тот ущерб, который оно наносит животным промысловым.
Но вот вопрос, что делать в случае конфликта между промысловыми животными и хищниками, находящимися под особой охраной, стоит перед отечественным охотоведением не менее остро, чем перед британским. А может, и острее – что такое полевой лунь по сравнению с дальневосточными тигром и леопардом? Такая ситуация, как мы видим, является большой проблемой даже для самых высокоразвитых на сегодняшний день систем управления популяциями. Но если правильно сформулировать проблему, решение рано или поздно найдется. Если Россия – действительно великая страна с сильной наукой, то наши охотоведы и биологи имеют все шансы разработать такую схему сосуществования охраняемых видов с промысловыми животными, что изучать ее будут приезжать коллеги со всего мира.
Русский охотничий журнал, май 2016 г.
