Старый потрёпанный уазик, кашлянув сизым выхлопом, резво развернулся на узком пятачке полянки и, привычно свалившись в колею, зашкандыбал по разбитой лесовозами дороге назад в деревню.
Некоторое время до слуха ещё доносилось его натужное взрыкивание, когда, проваливаясь почти по мосты, он выкарабкивался из очередной ямины, но вот и эти звуки потонули где-то далеко в лесу, и только потрёпанные осенними ветрами кроны деревьев негромко шелестели пожелтевшей листвой у меня над головой.
Я закинул за плечи солдатский вещмешок с притороченными к нему суконной курткой и тёплыми штанами. Ещё раз проверил, заряжен ли карабин, взял под мышку шинель с валенками и неспешно зашагал вниз по склону по занесённой опавшими листьями тропке. Лес, высокий и крепкий, сомкнулся надо мной, пахнуло сыростью и прелой листвой. После светлой, чистой полянки здесь было неуютно, давила с боков темнотой еловая чащоба, и хотелось поскорее проскочить этот неприветливый участок пути. Но спешить, конечно, не стоило. Я осторожно шёл, обходя упавшие сухие ветки, куртинки бурьяна и малины, выползающие на тропинку из подступившего вплотную леса. Минут через десять впереди внизу замаячил просвет. Там, на отвоёванном у леса участке земли, когда-то стояла деревня, но давно уже отжила, ушла без следа в землю, и только старый кряжистый тополь, что было принято сажать в каждом поселении, подавал знак, что здесь когда-то жили люди. Заброшенное поле рядом с деревней распахал сызнова местный егерь и уже который год засевал его овсом, собирая с него по осени охотничью дань. И вот сегодня он разрешил и мне покараулить на поле свою удачу.
Я сбавил ход, внимательно смотря под ноги, чтобы не наступить ненароком на какую-нибудь сушину, притаившуюся под опавшим листом. На опушке леса, проточив через дорожку вымоину, журчал ручеёк, убегая сквозь пожухлые заросли крапивы в глубокий, захламлённый валежником лог. Через промоину была перекинута пара толстых брёвен, и рядом, на обнажившемся глиняном откосе, впечатался чеканным оттиском в грунт крупный медвежий след.
Медведь… Уже привычно в конце сентября я наматываю на колёса тысячу с гаком километров, чтобы провести несколько вечеров на овсяных полях в Кировской губернии, поджидая этого осторожного и умного зверя. Не всегда охота бывает удачной, но всегда это поединок в хитрости и терпении, когда от хруста ветки в звенящей ночной тишине или сопения зверя под самой засидкой ёкает и заходится в бешеном беге сердце. За годы охот в этих местах каждое поле, лабаз и вышка хорошо знакомы, изучены и неразрывно связаны с памятью радостью и разочарованиями пережитого. Здесь обучал меня премудростям охоты на хозяина тайги егерь, здесь добыл я своего первого медведя и первого крупного секача…
Я осторожно выхожу на край поля. Оно небольшое, метров под восемьдесят в длину и пятьдесят в ширину, окружённое со всех сторон лесом, желтеет, покачивается на лёгком ветру созревшими метёлками овса. С краёв всё примято, укатано медвежьими жировками. Выверяя каждый шаг, я подхожу к вышке у границы посевов. Высокая она, метров под шесть. Открытая сверху, со стенкой в половину человеческого роста, с хорошим обзором. На совесть сколоченная, не скрипит, не качается. И с умом поставленная – на чистом месте. От неё до леса метров тридцать будет. Такое расположение сразу отсекает медведю возможность подойти под засидку и прослушать охотника. А приличная высота позволяет не думать о направлении ветра: ни один зверь охотника не причует. Невдалеке, с другой стороны поля, лабаз между двух сосен виднеется. Тоже сиживал я на нём когда-то. Приходил под него топтыгин, лежал тихо и долго, пока я не выдал себя неосторожным движением…
Аккуратно, шажок за шажком, взбираюсь наверх. Начало охоты – подход и обустройство на засидке – едва ли не самый ответственный этап. Тут нельзя шуметь, чтобы не испортить себе всё с самого начала, ведь медведь может дневать недалеко в лесу, а то и у самой опушки, что часто бывает на таких глухих, затерявшихся в тайге полях. Хорошо подходить к вышке в ветреную погоду или дождик: больше шансов не подшуметь зверя. Если же знаешь, что медведь ложится рядом с полем, а день выдался тихим, так что слышно, как лист с дерева падает, лучше не садиться вовсе, а выждать более удачное время или попробовать, как стемнеет, взять косолапого с подхода.
Переношу вещи в две ходки. Шинель стелю на пол, чтобы гасила шорохи, когда буду переставлять ноги. Не спеша, чтобы успеть остыть после ходьбы, переодеваюсь в тёплое, надеваю валенки: войлок не только хорошо согревает, но и не шуршит и не скрипит, в отличие от резиновых сапог. Хэбэшные штаны и курточку, в которых пришёл, свернув в несколько слоёв, укладываю по парапету вышки там, где предполагается стрельба: мягкая ткань позволит в темноте беззвучно положить карабин на упор. Снимаю погон со своей «Саки» калибра 9,3×62 и пристраиваю винтовку на перекладинах, чтобы легко до неё дотянуться в случае необходимости. Тряпочку для протирки окуляра ночного прицела и запасную батарейку к нему – в левый карман суконки. Резиновые сапоги – за скамейку, к стенке. В один сапог вставляю термос, во второй – пустую пол-литровую бутылку с широким горлышком: пригодится, когда выпитый чай попросится наружу. Ничто не должно мешаться, чтобы задетое случайно в темноте не упало, не брякнуло, но всегда было под рукой...
Ну, вроде бы всё. Дистанцию стрельбы промерил уже много лет назад, дальномер мне ни к чему. Под пятую точку – мягкую фирменную сидушку, от неё половина успеха зависит. Не будет охотник ёрзать, замрёт, затихнет на часы – высидит зверя. Знай только терпи, жди да стреляй метко.
Не всякий, конечно, любит подолгу сидеть в засаде. Скучно, время тянется медленно, и, кажется, ничего не происходит. А мне нравится. Откинувшись на спинку лавки, расслабляешься, в полудрёме наблюдая, как проходит лесная жизнь…
Здесь, в Кировской, холода приходят раньше, и сентябрь уже раскрасил осенними красками лес. Горит тайга огненно-жёлтым с лёгким налётом багрянца чернолесьем, излинованным грядами зелёных елей. Солнце, пробиваясь через пелену облаков, скользит по верхушкам деревьев, поджигая яркими лучами живое золото. Белеет тонкими стройными стволами берёзовый перелесок с поредевшими кронами, и редкие монетки листиков мелко дрожат на ветру…
Пёстрые сойки воровато слетаются на овёс. Рассядутся на ветках разлапистой ели, покачиваются, вертят клювами по сторонам – нет ли где опасности. Отсиделись с минутку для порядка и, одна за одной, – шнырь в овёс. Поклюют упавшие зёрна, пока какой из них что-то не почудится. Затрещат, разом вспорхнут, рассядутся по деревьям. Посидят, покачаются на ветках и опять пировать. Едва заметно закачались кудрявые стебли увядающего иван-чая. Кто-то ещё на поле идёт. Из травы вынырнула полосатая чёрно-белая мордочка – барсук. Ковыляет вразвалочку, тоже решил бесплатным угощением полакомиться. Всякую живность притягивают овсы. Птичья мелочь вокруг суетится, бывает, и глухари с тетеревами наведываются...
Высоко в небе, оставляя за собой полоску белого шлейфа, загудел самолёт. Под шум турбин я переставил затёкшие ноги, глотнул чайку и снова замер в ожидании. Незаметно течёт время. Казалось, только недавно сел, а уже и вечер наступил. Солнце устало упало за лес, разлился по очистившемуся от туч небу розовый закат. Ветер стих, и такая тишина опустилась на поле, что слышно, как возятся в траве под вышкой мыши. Тут уж сам сиди, как мышь, не вздумай шевелиться. Треснула в логу у ручья сухая ветка, и, немного погодя, там же застрекотали наперебой дрозды. Всё ясно: пришёл Хозяин! И снова – тишина. Через полчаса ближе к тропинке, по которой я заходил на поле, заорала сойка. Плохо дело. Похоже, решил топтыгин обойти поле той стороной, откуда я заходил. Четыре часа назад я пришёл, выветрился ли мой след? Эх, надо было заранее разведку сделать. Посмотреть за день-другой, какими тропами зверь на поле ходит. И подходить с умом: так, чтоб не пересечься с ним следом. Но теперь уж поздно. Сиди, жди, надейся.
Ложится на землю ночь. Деревья, кусты медленно теряют привычные очертания, растворяясь в сгущающихся сумерках. Лес темнеет, сливается в единую непроглядную черноту. Небо наливается густой синью и только на востоке, у горизонта, бледно сереет уходящим закатом. На поле уже ничего не разглядеть, теперь оно лишь угадывается светловатым разводом посреди обступившей её темноты.
Нащупываю рукой выложенный заранее из вещмешка тепловизорный монокуляр. Незаменимая вещь на засидке. Легко, практически не шевелясь, позволяет быстро осмотреть поле. Не нужно до боли в глазах всматриваться в ночную оптику или бинокль, разглядывая подозрительное пятно и гадая, что это – куст или зверь? Всё, как на ладони, покажет современный прибор. Не спрятаться ни ежу, ни даже мыши. А сколько сил и времени уходило раньше, чтобы проверить овёс с помощью прицела ночного видения. Это было целой операцией: бесшумно снять с перил тяжёлый карабин, вложиться, обвести этой «кочергой» поле, не забыв об опасности зацепить стволом о крышу вышки или стукнуть им о поддерживающие её столбики. Затем, оглядевшись, также бесшумно поставить оружие назад, чтоб ничего не скрипнуло, ни громыхнуло. Вспоминаю случай, как несколько лет назад, не имея тогда такой гляделки, я сам себе испортил охоту. Было около полуночи, и медведь, уже час обходящий краем леса овсы, должен был вот-вот выйти. Поле-то достаточно большое было, за сто метров, и я боялся прозевать жировку зверя, ориентируясь только на слух. Приходилось каждые минут пятнадцать брать в руки карабин и осторожно просматривать посевы. В один из таких осмотров я, увлёкшись, забыл об опоре, на которой держалась крыша. Сухое негромкое «Тук-к-к!» разнеслось в ночной тишине, будто выстрел. Конечно, медведь в эту ночь на овсы не вышел.
В окуляре «теплика» барсучиха с барсучонком собирают упавшие зёрна. Шныряют в овсе мыши, сова, примостившись на ель, поджидает удобного случая... Отложил в сторону чудо-прибор, и снова кругом непроглядная темень. Сижу, терпеливо жду. Не может медведь бесконечно отлёживаться, прослушивать поле. И внутренний голос шепчет мне: «Скоро, скоро всё должно разрешиться…» С громким треском в лесу, за тропинкой, что-то упало на землю. Будто кто-то с силой толкнул, своротил старый пень или гнилое дерево. Эх, всё-таки не успел остыть мой след, вычислил меня косолапый! В голове побежали потоком мысли: что я сделал неправильно? Сидел ниже травы, тише воды, с вышки меня никак не причуять, значит, неверно и поздно подходил. Стал вспоминать добытых мной в этих угодьях медведей и понял, что ни одного я не убил вот на таком, закрытом со всех сторон лесом, поле. Везде была чистинка, через которую я и добирался до засидки. Открытым местом медведь никогда не пойдёт, значит, на таком поле не будет манёвра особо ушлому зверю «обрезать» след охотника.
Выходит, раньше садиться надо и заходить с другой стороны. Жаль, с подхода не взять – не осталось времени подготовиться: надо очистить всю тропинку от упавших веток, мостик добротный наладить через ручей. Без этого в темноте наверняка шуму наделаю. Была бы возможность, подогнал бы уазик да накатал бы колею и в валенках по ней тихонько бы подошёл. Но не получится в этот раз – через пару дней уже уезжать домой.
Посидел для порядка до часу ночи. Но бесполезно, конечно. Ещё пару раз валил медведь гнилухи, сердился, пугал меня, и, наконец, засобирался я в обратный путь. Этот процесс обратен обустройству на засидке. Если не хочешь «засветить» вышку или лабаз, собирайся тихо, не включая фонарик. Медведь догадывается, что ты на поле, но где именно, не знает. А если узнает, в следующий раз сразу, без обхода поля, придёт тебя проверять. Ляжет рядом и будет караулить часами…
Тихонько спускаюсь с вышки, и только войдя в лес, у ручья, включаю фонарь. Наверху, дойдя до полянки, связываюсь по рации с егерем. Будет через полчаса. Сижу на пеньке, жду, смотрю на звёздное небо над головой. Тихо, хорошо. И почти не жаль, что не добыл медведя. Ведь был зверь, была охота, эмоции, да и опыту мне прибавилось. Не каждый же раз быть охотнику с полем. Но всё не даёт покоя вопрос: за сколько часов теряет запах оставленный след? За пять, за шесть? Поразмыслив, решаю дать этому полю денёк отдохнуть, а послезавтра прийти на него пораньше. Часиков за семь до захода солнца сяду, чтоб наверняка. И зайти надо бы с другой стороны…
Из темноты леса донёсся еле слышный гул. Поначалу мне подумалось, что это порыв ветра бежит по верхушкам деревьев. Но звук быстро нарастал, и вот я уже отчётливо различаю знакомое рычание трудяги-уазки, упрямо ползущего по бездорожью. Вскоре через частокол деревьев забрезжил свет фар, и, открыв затвор, я разрядил карабин.
