Эта история случилась несколько лет назад в одном из самых диких и труднодоступных мест нашей страны. В тот год весна выдалась поздняя.
Во второй декаде апреля мне позвонил один старый знакомый, охотник-промысловик, и сообщил, что из-за перевала, откуда-то из безлюдной тайги, простиравшейся от казахстанского Алтая до самой Тувы и Хакасии, снова пришел тот самый медведь, которого мы в прошлом году безуспешно ждали возле туши убитого им молодого медведя. Пришел и снова задрал медведя поменьше почти на том же самом месте, что и прошлом году.
Охотничье хозяйство моего друга расположено на самой границе между Казахстаном и Россией, и медведи там спокойно гуляют туда-сюда, игнорируя таможенно-пропускные пункты. Может, они еще не в курсе, что Союз развалился?
Обхитрив нас в прошлом году, большой медведь ушел за перевал, целый год шлялся где-то и вот – здравствуйте, я ваша тетя! – вернулся! Недаром говорят, что преступников тянет на место преступления.
Я лично его не осуждаю, понимаю, что с точки зрения медвежьей этики каннибализм вовсе не преступление, а нормальная, эволюционно обусловленная норма социального поведения. Еще великий Конрад Лоренц, всю жизнь изучавший внутривидовую агрессию и в танковой дивизии СС, и в карагандинском лагере для военнопленных, и на крыше своего дома на берегах Рейна, пришел к выводу, что для выживания вида в целом очень полезно, когда отдельные особи одного вида «мочат» друг друга в борьбе за пищевые ресурсы.
Лоренц доходчиво изложил эту, прямо скажем, не новую идею в талантливой книге, за что и получил Нобелевскую премию вместе с неформальным титулом короля современной этологии.
В полном соответствии с этой теорией, каждую весну в поисках медвежьего счастья и свободных мест обитания с территории Российской Федерации в Казахстан через перевал переходят молодые и не очень медведи. Делают это они, по-видимому, потому, что где-то за перевалом более сильные сородичи наваляли им по первое число.
В соответствии с эволюционным законодательством, в пожирании сильными особями слабых нет ничего противозаконного – напротив, это чрезвычайно полезно для выживания медвежьего рода-племени в целом. Разбредаясь во все стороны в поисках свободного участка, изгнанные медведи расширяют ареал вида, оптимизируют нагрузку на кормовые угодья и уменьшают риск генетического обеднения популяции в результате близкородственного скрещивания.
Так, покусывая друг друга, медведи и заселили все ландшафтно-географические зоны от крайнего Севера до джунглей Индокитая. В общем, все как у людей – слабые бегут от сильных на новые территории, присоединяя их тем самым к общему ареалу.
Но, согласно такой логике, миграция – это в основном удел медвежьих маргиналов. Самодостаточным медведям, хозяевам индивидуальных участков, в общем-то, особого резона менять место жительства нет – их и дома неплохо кормят. Уходить с насиженных мест приходится молодым медведям или тем, у кого карьерный рост не заладился смолоду и кто вынужден всю жизнь оставаться молодым, скакать с места на место и прятаться от своих более удачливых соплеменников у черта на куличках.
Но пришедший из-за перевала медведь явно не вписывался в это правило. Он на неудачника никак не походил, и характер, по-видимому, имел ретивый – только в одном ущелье убил и сожрал двух своих меньших собратьев. Без сомнения, у такого альфа-самца и дома были все шансы стать эффективным менеджером медвежьего сообщества. Что же его заставило пуститься в дальние странствия?
Может быть, он просто был романтиком. Может быть, дауншифтинг входит в моду не только среди двуногих!
В прошлом году он нас обвел вокруг пальца: заметив нашу засаду возле туши убитого им медвежонка, коварно слинял за перевал, на историческую родину, и больше мы его не видели. И вдруг в этом году он появляется на том же месте снова.
Нам брошена перчатка! После звонка друга, оставив все дела, я выдвинулся в охотничье хозяйство. Но когда приехал на базу, случилось непредвиденное. Мой друг в это время попал в больницу с аппендицитом, и пришлось подниматься на перевал одному.
Может быть, это было как раз то, что мне нужно.
Избушка, где мне предстояло провести две недели, находилась высоко в горах, под самым перевалом, и даже прожив там сто лет, едва ли можно было повстречать чужого человека. Неподалеку отсюда, в каких-то пятистах километрах, что пустяк по таежным меркам, полвека прожила вдали от нашего суетливого социума семья первых алтайских дауншифтеров Лыковых, получивших всемирную известность благодаря замечательному советскому журналисту Василию Пескову.
Южные склоны гор – их здесь называют упеки – уже зазеленели. Можно было попытаться найти там калбу – дикий чеснок, но для этого пришлось бы форсировать реку.
А северные склоны – сивера – еще были завалены полутораметровым слоем снега, по которому передвигаться можно было только на камусных лыжах. Утром снег покрывался твердой корочкой. Охотники называют весенний наст чарымом, так вот, утренний чарым держал человека, по нему было удобно ходить пешком, но к часам к девяти под жарким весенним солнцем наст плавился, и человек проваливался по пояс. Поэтому даже на южных свободных от снега склонах все равно нужно было носить с собой лыжи.
Ночевать в зимовье было комфортно. Маленькая буржуйка мгновенно раскалялась докрасна, можно было просушить одежду, но вскоре приходилось открывать двери настежь.
Прямо от избушки открывался замечательный вид на живописное ущелье, в котором я не отказался бы провести последние дни своей жизни. Оказывается, у меня были и соседи – хозяйственное семейство сеноставок (так здесь называют пищух – из-за их манеры сооружать крохотные стожки сена). Вскоре мне представился случай познакомиться с соседями и даже подружиться. Зверьки, похожие на маленьких зайцев, поначалу обеспокоились моим присутствием, но вскоре привыкли – поняли, что я не соболь и не собираюсь причинять им вреда.
Кроме меня на крыше зимовья жил еще один постоялец – обаятельный и очень энергичный бурундук. Мы наладили взаимовыгодный обмен – я давал ему галеты, а он научил меня использовать в пищу луковицы пурпурно-розовых цветов, покрывавших поляну возле избушки. Кандык сибирский – цветок не только красивый, но, оказывается, еще и вкусный!
Вокруг избушки без труда можно было насобирать листьев чагира (так здесь называют лекарственное растение бадан). Если заварить бадан вместе с березовым грибом, чагой, получается ароматный таежный чай.
Когда я поднимался в верховья Большого Ключа, было такое впечатление, что зима никогда не кончится – шел снег, сугробы в понижениях рельефа полностью скрывали вывороченные корни громадных пихт и кедров. Какова была глубина этих сугробов – не берусь судить, может быть, метра три!
Но весна брала свое, и снег на глазах таял. Каждый солнечный день «съедал» сантиметров 15 снежного покрова. Через неделю южные склоны уже совершенно оттаяли, на северных появились большие проталины.
Я оборудовал себе наблюдательный пост неподалеку от места засады старого разбойника. Он успел хорошенько наследить. Зимовал он, по-видимому, где-то за перевалом, а сюда пришел вслед за мигрирующими копытными. Просыпаясь от зимней спячки, местные медведи первое время не отходят далеко от своей берлоги. В это время они выживают в основном за счет прошлогодних запасов жира. К концу апреля они становятся активнее и начинают шляться по окрестностям.
Первый раз я увидел своего старого знакомого на склоне среди густого пихтача. Его мохнатый бок несколько раз мелькнул среди ветвей и скрылся в чаще. Видимо, там проходила тропа, по которой передвигались косули и маралы.
Великая миграция копытных только-только начиналась. Первыми снежную целину на перевале обычно пробивают могучие лоси. За ними идут косули, маралы, кабарга, а вместе с копытными на территорию Казахстана из Горного Алтая мигрируют хищники: медведи, волки и росомахи.
Внимательно обследовав ущелье, я пришел к выводу, что медведь перешел в соседнее, и решил последовать вслед за ним. Собрал палатку, спальный мешок и небольшой запас продуктов и в верховьях реки перевалил через седловину в соседнюю долину.
Весь склон был истоптан лосями, маралами и косулями. Я заметил, что косули и маралы двигаются в разное время: косули предпочитают переходить северные склоны утром, по крепкому насту, а маралы – вечером, когда снег становится мягким и острая корочка не режет им ноги. Это объясняется, по-видимому, разницей в весе. Утренний наст держит легких косуль и проваливается под тяжелыми маралами.
Проснувшись утром, я сразу заметил на поляне небольшого медведя. Он развлекался, катаясь на снежной горке, – прыгал в снег с разгона, но влажный снег «не катился» и медведь озадаченно садился на пятую точку и вытягивал нижнюю губу, словно размышляя о бренности бытия. Но на самом деле он, конечно, не думал, а ловил потоки воздуха. Что-то он такое учуял, что его обеспокоило, – это было заметно даже издалека.
Весной третьего года жизни молодые медведи сдают ЕГЭ на профпригодность к нелегкой медвежьей жизни. Ответственная пора в их жизни! В это время медведица им недвусмысленно намекает, что хватит сидеть на шее у родителей, пора бы подумать о собственной квартире.
И бредут молодые растерянные медведи по горам и долам в поисках своего медвежьего счастья. Не всем из них удастся дожить до зрелого возраста. Найти свободный участок не так-то просто – численность медведей последнее время растет по всей Восточно-Казахстанской области, и взрослые самцы, которых охотники уважительно называют «хозяин», а ученые – «резидент», бдительно охраняют свои участки.
Я сидел под громадным кедром и уже больше часа наблюдал за молодым медведем. За это время он успел позабавить меня разными фокусами. Он то играл в снегу, то выходил на зеленку и жадно хватал молодую траву, стараясь поплотнее набить брюхо низкокалорийной пищей. Иногда он пытался выкопать сладкие побеги золотого корня.
И вдруг он снова сел! Беспокойно завертел головой. Отбежал метров на двадцать и снова сел.
В горах утренний бриз обычно дует вдоль реки, с белков в долину, а на вершине склона он может дуть в любую сторону, часто меняя свое направление. По-видимому, ветер переменился и накинул на любителя снежных горок запах врага.
Тот сделал небольшой круг, забрался на скалу, оттуда еще понаблюдал минут десять и, очевидно, что-то заметив, кинулся в паническое бегство. Бежал галопом, стараясь забраться как можно выше на скалы. Молодые медведи лучше лазают по скалам, чем старые, и это дает им шанс на спасение.
Я пошарил биноклем по склону – и точно, из-за седловины вниз спускался наш старый знакомый! Ситуация становилась все интереснее.
Старый медведь, наверное, понял, что молодой его обнаружил, и лениво побрел к ближайшему березняку под самой вершиной белка. Самое жаркое время суток – с 10 утра до 5-6 вечера – медведи обычно проводят на лежке.
Я наблюдал в подзорную трубу за старым медведем больше часа и заметил место, куда он лег на дневку. Нужно было ждать вечера – он мог спуститься ниже. Если бы он спустился к середине поляны, то расстояние от склона до склона было бы метров 450. Но он мог вечером и не спуститься, а, напротив, уйти назад за седловину. Тут бабушка надвое сказала.
Я принял решение рискнуть и попробовать подойти к дневке. Вдоль реки ветер тянул вниз, а какой ветер на вершине, я не знал, а кроме того, было вполне возможно, что за время подъема ветер поменялся несколько раз. Если мой запах накинет на медведя, как это случилось в прошлом году, то, скорее всего, я его больше не увижу – во всяком случае в этом году. В общем, оба варианта были рисковыми, и я решил подниматься.
«Мостик» после схода лавины я нашел километрах в двух ниже по течению и без проблем перешел на правый берег реки. Подъем с высоты 1200 метров до 1900 занял три часа. Когда я достиг вершины и не без волнения выглянул из-за камня, медведь лежал в том же редком лесу, что и три часа назад. Все получилось – бабушка приехала!
Ничего не подозревающий медведь мирно дремал, лениво ворочаясь с боку на бок. Будить его было как-то неудобно, но пришлось. Иначе зачем же я тогда поднимался на такую высоту?
Я хотя и работаю в охотничьем бизнесе, но сам стреляю крайне редко. В молодости в последнюю ночь перед выездом в экспедицию охотничий азарт не давал мне заснуть, но со временем все наши основные инстинкты притупляются, в том числе и охотничий. Сейчас я больше думаю о том, как тащить на базу тяжеленную шкуру.
Но по законам жанра в этой ситуации стрелять все же пришлось.
Процесс вытаскивания шкуры и черепа с вершины белка стоит отдельного рассказа или, может быть, даже героической симфонии. Если мне кто-то вдруг предложит повторить этот подвиг еще раз, я пожалуюсь в Гаагский трибунал на нарушение прав человека и жестокое обращение с охотниками…
