Четыре избушки. Часть вторая

2018-2019

Вторая избушка

Конец маршрута они подгадали под самую темноту. Позади осталось тридцать километров сухой ягельной тайги, тихого и настойчивого хруста лишайника под ногами, липких редких протянувшихся между лиственницами паутинок, насторожённого стрекотания бурундуков и едкого крэканья немногочисленных кедровок на вершинах деревьев.

Конечно, Маканин бы эту избу не заметил. Зверовая тропа переходила здесь с берега на берег, через перекат, зацепляя край длинной глубокой ямы по левому берегу реки, в которой располагалось нерестилище. Когда странники подошли к берегу, из реки выскочил тощий головастый лапчатый медведь и опрометью унёсся в кусты, сжимая в зубах серебристую трепещущую рыбину. Маканин шагнул на перекат, но Соловей покачал головой, снял с шеи своё странное, но, тем не менее, совершенно смертоносное оружие, переломил его, убедился, что патрон находится в патроннике. Затем освободился от рюкзака, поставил его на тропу и жестом попросил напарника побыть на месте. После чего столь же бесшумно, как медведь, исчез в прибрежных зарослях ивняка.

Юрий тоже на всякий случай снял карабин с плеча — патрон уже в патроннике, предохранитель повёрнут.

Через минут десять Соловей возник снова и уже в голос сказал.

— Чисто. Пошли.

Небольшая бревенчатая хижина была схоронена на невысоком увале в густейшем кедровом стланике на расстоянии полукилометра от берега. Спиленные пни стали попадаться задолго до того, как Соловей показал Маканину торчащий из кедрового стланика угол крыши. Подойдя вплотную к избе, молодой охотовед восхитился находчивостью строителей: домик был буквально врублен в островок высокого кедрача, так что становился виден только с одного ракурса, и это не был угол наиболее вероятного подхода — с реки. При этом неизвестные строители учли две основные проблемы скрытого лесного жилья: в паре метров от хижины журчал ручей, видимо, бравший начало из нетающих снежников Чануэнского хребта; а под увалом громоздился завал брёвен, принесённых полой водой Орохалинджи с верховьев, — неисчерпаемый запас дров.

Перед самым домиком, на расчищенной поляне, которая, собственно, и давала возможность видеть избушку со стороны, стоял небольшой очень характерный столбик без всяких надписей.

— Воровская избушка, — с восхищением проговорил Маканин. — Не знаешь — можно в двадцати метрах мимо пройти и не заметить.

— Это если без собаки, — согласился Соловей. — Собака покажет. Если до этого не задолбается медведей гонять. Ты, вообще, обрати внимание: стланик здесь выше крыши и над крышей нависает — то есть зимой он ложится на избу, и его снегом заносит.

— А это значит, — теперь и сам Маканин догадался, — зимой её не видать с вертолёта. Нет привычных прямоугольных очертаний.

— И с самолёта тоже. Что-то, думаю я, стояла она здесь ещё в довертолётные времена. Городили её очень знающие люди. И неленивые. Строевой лес поднимали сюда, на взлобок, на руках — здесь-то точно ни коней, ни оленей ни у кого не было. Потому и венцов побольше, и потоньше они: народ себя берёг, не надрывался.

Дверь в избушку была открыта и придавлена ломом — для того чтобы любопытный медведь мог зайти внутрь и убедиться, что здесь нет для него ничего интересного.

— Лом здешний? — понимающе хмыкнул Маканин.

— Ну не я ж его сюда принёс. Здесь и лоток на чердаке.

Маканин согнулся и шагнул внутрь, в пахнущее сыростью помещение.

На полке стояли чайник, котелок, две закрытые пластиковыми крышками трёхлитровые банки: одна с вермишелью, другая с сухарями, — две жестяные банки, по-видимому, с чаем и сахаром. Маканин едва протянул руку за чайником, как Соловей оттолкнул его в сторону и тщательно осмотрел все внутренности домика, сверяя увиденное с какой-то своей, внутренней, фотографией этого места.

Эта избушка была примерно таких же габаритов, как предыдущая, в общем, довольно стандартных для этих мест, ну, может, чуть побольше — три на четыре метра. Два окна, так же рубленные в полбревна, зияли в длинных стенах, ещё одно было проделано в двери. Нар, расположенных буквой Г, было двое: одни — вдоль задней стены домика, другие, пристроенные к первым, помещались напротив печки. Рядом с печкой приколочен стол из оструганной доски — единственный дощатый предмет в этом доме, ибо и пол, и нары, и потолок, и крыша были собраны из мелкого лиственничного кругляка, называвшегося в здешних местах «орочонскими досками». Крыша, кроме того, была крыта брезентом и, судя по отсутствию чёрных пятен на потолке, не текла.

— Вроде всё в порядке, не было никого, — вынес свой вердикт Соловей. — Давай протопимся, а то здесь сыряк такой: видимо, снег на избе до середины июня лежит.

Сам он снял с окон массивные дощатые ставни, сделанные из лиственничных плах, залез на крышу, отстегнул брезент и аккуратно скатал его вдоль конька, чтобы изба проветрилась через потолок и чердак.

Небо было ясным, немногочисленные августовские комары остались в речной пойме. Ночь обещала пройти спокойно. Печка хлопотала спокойным пламенем, товарищи сидели перед избой на улице и наблюдали за поймой реки.

Метрах в трёхстах, под развесистыми кронами ив-чозений, раздался гулкий характерный рык, похожий на звук запускаемого на холостых оборотах двигателя. Рык нарастал, нарастал; набирая обороты, он поднимался над кронами леса, вибрируя и дрожа, устремляясь к всплывающей над горами луне на исходе, звёздам, планетам, астероидам и двум слабо освещённым, но быстро движущимся объектам над Чануэнским хребтом — видимо, спутникам, — а потом вдруг оборвался глухим грохочущим кашлем и плеском воды.

— Кто-то на чужую территорию зашёл, — прокомментировал Соловей.

— Маленький медведь на большого наткнулся? — хотел уточнить Маканин.

— Сложно сказать. Или большой на маленького. Или маленький на маленького. Или большой на большого. Просто такую руладу может закатить медведь размером с меня — то есть трёхлетка, — а ты его по голосу легко примешь за величайшего из всех медведей, живущих ныне на свете. Голоса у них жуткие. Однако этот зверь реально на кого-то бросился. Вот это вот утробное рыканье в конце — оно обычно бывает, когда медведь убивать несётся. Как только зверь перед тобой на четыре лапы встал и такой звук издал — сразу мочи его, не думая, посреди тулова. Просто не сомневайся. Там про Африку всякое пишут — типа хвост льва должен три раза дрогнуть перед прыжком, типа опытные охотники определяют. А у «чёрного зверя» хвоста нет, и определять не по чему: он бросается вперёд на четвереньках, прыжками, уши заложены назад, харя растопырена — и такое уханье на каждом прыжке. Здесь главное — не бежать, не дрогнуть. Бэмц — и в тушу.

Соловей подбросил в печку дров.

— Я это место когда-то случайно нашёл. Двигался не по руслу реки, а чуть в стороне. Р-раз — гляжу: пень. Потом ещё, и ещё один. И вижу: они были ветками раньше закиданы, а времени много прошло — лет пять, может, десять — ветки эти снегом и вешними водами да и подвигало. Пни торчать стали. Хоть их люди и спрятать пытались, лес под корень валили, но пня в тайге не скроешь, чужеродный это тут элемент. Видимо, лучковыми пилами валили.

Потом тропу вижу — на холмик ведёт. Вроде как и медвежья тропа, а не совсем. Почему не совсем? Потому что медведи низкие и кусты обтирают человеку по грудь где-то. То есть ходить их тропами, конечно, можно, но полусогнувшись и, желательно, без груза. Поэтому человек, если он в стланике тропу себе расчищает, то делает её всегда такую, чтобы ему можно было в полный рост ходить. А чтобы кто ни попадя тайными тропами не шастал, то обычно на нижнем заходе несколько кустов через тропу перегибают и верхушки верёвочкой связывают, ну, или проволокой там — типа низкая здесь тропа, и ходить по ней нечего, если Хозяина на ней увидать не желаешь, метрах так в пяти от себя и идущего встречно, что характерно. А здесь эти веточки связаны были между собой давно — видно, лет несколько, — и по тому месту, по которому были проволокой перевязаны, и отсохли. И сразу две вещи случились: тропа открылась и ветки рыжие по сторонам от неё торчат, типа как вешки. Я на эту тропу встал — и вот оно: сотни метров не прошёл — избушка секретная.

Соловей снова поворошил огонь в печи и отхлебнул чаю.

— Дверь закрыта изнутри на засов. Ну, здесь сырость, сам видел, какая — шурупы отгнили, я дёрнул — и внутрь. И тут он, голубчик, лежит… — Взгляд Соловья остановился на обтёсанном колышке, торчащем из характерной насыпи. — Довольно давно, лет уже много. Уже весь обгнил, заветрился, мыши обглодали. Что интересно: медведи до него не добрались. Видимо, хвойный дух здешний отбивает запах тухляка. Ну а я когда с ним познакомился, он уже, наверное, лет десять не вонял. Просто скелет с кусками кожи на нём, сгнившей, под руками ползла. Ну, то, что от страдальца осталось, я от нар отскрёб и здесь, на полянке, похоронил…

— Так когда он тут жил-то примерно, дядя Володя? — только и спросил Маканин.

— Думаю, сразу после войны. Маркировка на мисках, консервах — 1946–1947 годы. Может, беглый какой — здесь недалеко, на Сиглане, была небольшая зона. Ну и в принципе по окрестностям лагерей хватало, особенно о ту пору. Может, какой-нибудь рабочий геологической партии — здесь съёмку ж вели в те же годы примерно, и знаки какие-то металла были: на соседней реке канавы есть, то есть признаки активной разведки. Кто-то из вольнонаёмных мог решить, что государству с его аппетитами мало, а ему, убогому, может хватить… Или кто-нибудь во время той же разведки мог случайно карман с металлом прихватить и решить, что знает что-то такое, чего начальство не ведает, — и вернуться… Просто стараться — это надо не просто желание иметь, но и ещё умения и знания, хотя бы немного. Вот у меня их нет, к примеру. Совсем.

На реке снова раздалось глухое отчётливое рявканье, затем жалобный писк и плеск воды.

— Мамаша на нерестилище вышла, медвежат строжает, — сказал Соловей. — Чёртово место эти нижние джунгли. Лосей и вообще никакого зверья копытного, в пищу пригодного, нет, одни эти медведи поганые, в количестве неимоверном. Особенно во время нереста. Сами себя жрут — самоподдерживающаяся система называется.

Снова отхлебнул чая и продолжил:

— Золото — оно такое. Очень заразное. Есть люди, к нему стойкие, а есть — сразу крышу срывает. Ну вот этот малый здесь и старался… Чего он намыл — мне неведомо, такие люди основную нычку уж не в избе держат. А мест здесь, чтобы что-то припрятать, сам понимаешь — вся тайга. А может, и не намыл он ничего, так просто сгинул…

— Так отчего?..

— Ну как тут скажешь? — пожал плечами Соловей. — Не от голода — это точно. Какие-то слипшиеся остатки продуктов я отсюда таки вымел. Муки было полмешка примерно, сахар какой-то. Мог простудиться, воспаление лёгких подхватить. Мог медведь поранить, он от заражения крови помер. Мог… Да мало ли чего мог?

— А кто-то ему помочь мог ли?

— Ну да, — Соловей снова уставился в то место, где, уже невидимая в темноте, продолжала греметь по камням река. — Он здесь не один был, это точно. В одиночку такую хоромину не построишь. Но, видимо, этот второй сюда время от времени приходил, не постоянно работал. Не, я думаю, даже уверен, что человек этот ни при чём здесь был. Хотя бы по тому, что я у страдальца из рук изъял…

— И что?

— Кружку. Вот ту самую жестяную, что над дверью висит. Я у него из рук её вынул. При этом пару пальцев отломал. Ну и изба была изнутри заперта, как ты помнишь… Так что он вот так, с кружкой в руке, и упокоился. Нет, я на простуду грешу, или на пневмонию, с общей ослабленностью вкупе. Но избу перед тем, как зайти, всегда осматриваю ну очень внимательно…

— Можно понять…

— Да, можно, — задумчиво произнёс Соловей. — Те, кто золотом занимаются, по определению отчаянные люди. Это сейчас немного накал спал, а так, раньше, грамм — год считалось. И там, может, не сам этот человек — его напарник, или кто он… Тот-то уже помер давно, понятно это. Может, сын, внук или ещё кто, кому весточку оставил покойничек с описанием места. Или кто-то такой же догадливый, как я, это место нашёл. Но не такой щепетильный… Ладно, давай в люлю. Я уж на покойниково место пойду, не брезгливый, а ты ложись к печке. Жары не люблю. Ты винтовку поближе к себе поставь и предохранитель сними. Как нас учила семья и школа…

Как ни странно, Маканин выспался превосходно. Горы, реку, кусты стланика и саму избушку окутывали светлые, полупрозрачные клубы тумана. Тёмно-зелёные иглы стланика были усеяны бесчисленными каплями росы, горевшими под пробивающимися через туман лучами встающего солнца. Юрий не чувствовал печали о преждевременно прекратившейся здесь жизни. Соловей уже возился у печи, пытаясь приготовить уху из выловленной на яме мальмы.

— Вишь, Юра, пока ты спал, я уже на рыбалку сходил. Рыбца поймал, запинал сапогами на мелководье. Медведей видал парочку, мелких и страшных. Давай перекусим, потом крышу обратно натянем, да и двинули дальше. Мы здесь на государственном задании, помнишь? А государственное задание не ждёт, его выполнять надо…

1930
    Adblock detector